Ошибка мертвого жокея - Ирвин Шоу

Ирвин Шоу

Ошибка мертвого жокея

— Ллойд Барбер лежал на кровати, читая «Франс-Суар», когда зазвонил телефон. Часы показывали два пополудни, дождь лил пятый день подряд и идти ему было решительно некуда. Читал он заметку от положении команд в чемпионате по регби. На игры никогда не ходил, места, занимаемые Лиллем, По и Бордо, его совершенно не интересовали, но все остальное он уже прочитал. В маленькой, темной комнатушке царил холод, с десяти утра до шести вечера отопление отключалось, и он лежал на продавленной двуспальной кровати, укрывшись пальто полностью одетый, разве что без ботинок.

Он взял трубку и услышал голос старика, сидевшего на коммутаторе: «Вас ждет дама, мсье Барбер».

Барбер взглянул на свое отражение в зеркале, висевшем над комодом. Видец тот еще.

— Кто такая?

— Не знаю, мсье. Спросить?

— Не надо. Сейчас спущусь.

Он положил трубку и надел ботинки. Начинал всегда с левого, чтобы не спугнуть удачу. Пристегнул воротник, поправил галстук, отметив, что он чуть протерся в узле. Надел пиджак, похлопал по карманам, есть ли сигареты. Нет. Пожал плечами, свет мстительно выключать не стал, потому что менеджер очень уж настойчиво намекал на необходимость оплаты счета, и спустился в вестибюль.

Морин Ричардсон сидела в одном из неудобных, с выцветшей плюшевой обивкой, кресел, которыми обставляют вестибюли самых захудалых парижских отелей, чтобы постояльцы и их гости искали для общения другое место. Не горело ни одной лампы, мертвенный, зеленоватый свет сочился сквозь запыленные занавеси с залитой дождем улицы. С Морин, тогда молодой симпатичной девушкой с яркими, невероятно синими глазами, Барбер познакомился во время войны, аккурат перед тем, как она вышла замуж за Джимми Ричардсона. Но с тех пор она родила двоих детей, дела у Ричардсона шли не очень, и теперь она сидела в стареньком драповом пальто, напитавшемся водой, девичий румянец бесследно исчез, кожа посерела, глаза поблекли.

— Привет, Красотка, — поздоровался Бар. Ричардсон всегда так ее называл, невзирая на подначивания всей эскадрильи, так что в итоге остальные последовали его примеру.

Морин резко, словно в испуге, повернулась к нему.

— Ллойд, я так рада, что застала тебя.

Они обменялись рукопожатием, Барбер спросил, не хочет ли она пойти куда-нибудь и выпить кофе.

— Скорее нет, чем да, — ответила Морин. — Я оставила детей у подруги на ленч и пообещала забрать их в половине третьего, так что времени у меня в обрез.

— Понятно, — кивнул Бар. — Как Джимми?

— О, Ллойд… — она посмотрела на свои руки, и Барбер заметил, что кожа покраснела а ногти без маникюра. — Ты его видел?

— Что? — Барбер сквозь сумрак вестибюля всмотрелся в ее лицо. — О чем ты?

— Ты его видел? — повторила Морин, тоненьким, дрожащим голоском.

— Где-то с месяц тому назад. А что? — спрашивая, он уже догадывался, что услышит в ответ.

— Он уехал, Ллойд. Его нет уже тридцать два дня. Я не знаю, что мне делать.

— И куда он уехал? — спросил Бар.

— Не знаю, — Морин достала пачку сигарет, закурила. Занятая своими мыслями, забыла предложить сигарету Барберу. — Он мне ничего не сказал, — она выпустила струю дыма. — Я так волнуюсь. Я подумала, может, он говорил что-то тебе… или ты случайно виделся с ним.

— Нет, — сдержанно ответил Бар. — Он мне ничего не говорил.

— Так странно. Мы женаты десять лет, и раньше ничего такого не было, — Морин отчаянно боролась со слезами. — А тут он приходит вечером домой и говорит, что взял на работе месяц за свой счет, что должен уехать на тридцать дней, а, вернувшись, все мне расскажет. И попросил меня не задавать никаких вопросов.

— И ты не стала задавать вопросы?

— Он так странно себя вел. Таким я его никогда не видела. Окрыленным. Возбужденным. Я бы даже сказала, счастливым, да только всю ночь он ходил смотреть на детей. Он ни разу не дал мне повода для волнений — по женской части, — Морин натянуто улыбнулась. — Не то, что некоторые мои знакомые. Насчет этого я могу полностью ему доверять. Так что я помогла ему собрать вещи.

— Что он взял с собой?

— Один рюкзак. С летней одеждой. Словно собирался в отпуск. Даже прихватил теннисную ракетку.

— Теннисную ракетку, — покивал Бар. Действительно, разве может муж исчезнуть на целый месяц, не прихватив с собой теннисную ракетку. — И он не давал о себе знать?

— Нет. Он предупредил, что писать не сможет. Можешь ты себе такое представить? — она печально покачала головой. — Я знала, что не стоит нам приезжать в Европу. Ты — это другое дело. Ты не женат, да и вообще любишь разгульную жизнь, в отличие от Джимми…

— Ты позвонила ему на работу? — прервал ее Бар. Ему не хотелось слышать о том, что в глазах друзей он проходит в категории разгульного холостяка.

— Я попросила позвонить подругу. Негоже жене звонить и спрашивать, куда подевался ее муж.

— И что там ответили?

— Сказали, что ждали его два дня тому назад, но он еще не появился.

Барбер взял сигарету из пачки Морин, закурил. Первую за четыре часа, так что аромат показался ему божественным. Хорошо, что Морин забежала к нему в отель.

— Ллойд, ты что-нибудь знаешь? — спросила Морин, несчастная, жалкая, в стареньком пальтишке.

Барбер помедлил.

— Нет. Но я наведу справки и позвоню тебе завтра.

Оба встали. Морин натянула перчатки на покрасневшие от стирки руки. Тоже старые, черные, отдающие в зелень. Барбер внезапно вспомнил, какой изящной и ослепительной была Морин при их первой встрече, в Луизиане, много-много лет тому назад. И как здорово смотрелись он, Джимми и все остальные в форме лейтенантов с новенькими крылышками в петлицах.

— Послушай, Красотка, а как у тебя с деньгами? — спросил Бар.

— Я пришла не за этим, — отчеканила Морин.

Барбер достал бумажник, раскрыл, оценивающе заглянул в него. Без последнего мог бы и обойтись, и так знал, сколько в бумажнике денег. Достал купюру в пять тысяч франков.

— Возьми, — сунул купюру ей в руку. — Пригодится.

Морин попыталась дернуть деньги.

— Я… думаю… не знаю…

— Ш-ш-ш, — решительно остановил ее Бар. — Нет такой американки, которая не нашла бы, на что потратить в Париже пять mille. Тем более в такой день.

Морин вздохнула, положила купюру с записную книжку.

— Мне так неудобно брать у тебя деньги, Ллойд.

Барбер поцеловал ее в лоб.

— В память о нашей далекой безоблачной юности, — он убрал бумажник с пятнадцатью тысячами франков, которые, так уж выходило на тот момент, предстояло растянуть до конца его дней. — Джимми мне их вернет.

— Ты думаешь, он в порядке? — Морин стояла вплотную.

— Разумеется, — легко и непринужденно солгал Ллойд. — Волноваться не о чем. Я позвоню завтра. И он, скорее всего, снимет трубку и будет дуться на меня за то, что я подкатываюсь к его жене, пока он в отъезде.

— Это точно, — Морин выдавила из себя робкую улыбку. Открыла дверь, вышла на дождливую улицу, чтобы забрать детей, оставленных на ленч у подруги.

Барбер вернулся в номер, снял трубку, подождал, пока старик подключит телефон. На полу стояли два открытых чемодана с наваленными в них рубашкам: в ящиках маленького комода места не хватало. На самом комоде лежали просроченный счет от портного, письмо от бывшей жены из Нью-Йорка, которая нашла на дне чемодана его армейский револьвер и спрашивала, что теперь ей с ним делать, письмо от матери, в котором та предлагала ему бросить дурить, вернуться домой и найти постоянную работу, письмо от женщины, совершенно ему безразличной, приглашавшей его на виллу близь Эзе, где красиво и тепло и в доме не хватает только мужчины, письмо от парня, который во время войны летал с ним стрелком, пребывал в уверенности, что Барбер спас ему жизнь, когда его ранили в живот над Палермо, и, как ни странно, после демобилизации написал книгу. А теперь как минимум раз в месяц присылал Барберу длинные письма. Не письма — эссе. Странный, конечно, парень, пусть и стрелком он был неплохим, которого в нынешней жизни заботило только одно: оправдывают ли он и дорогие ему люди, к ним он, разумеется, относил и Барбера, из-за тех самых восьми минут над Палермо, надежды, которые возлагались на них в те не столь уж далекие годы. «Наше поколение в опасности, — указывалось в лежащем на комоде письмо. — И опасность эта — комплекс неполноценности. Мы слишком рано испытали самые острые переживания в нашей жизни. Наша любовь обернулась добрым отношением, ненависть — неприязнью, отчаяние — меланхолией, страсть — предпочтением. Мы смирились с жизнью послушных карликов в короткой, но фатальной интермедии».

Письмо ввергло Барбера в депрессию и он на него не ответил. Такими мыслями его от души потчевали французы. И ему бы хотелось, чтобы экс-стрелок не писал ему вовсе или затрагивал другие темы. Не ответил Барбер и бывшей жене, потому что уехал в Европу, чтобы забыть о ней. Не ответил матери, потому что боялся, что правота на ее стороне. И он не собирался ехать в Эзе, потому что, несмотря на крайне стесненные обстоятельства, пока еще не торговал собой.