Хроники Нарнии - Клайв Льюис

— Да нет, ваше величество, он хороший, — торопливо вступился Бяка. — Он вам понравится, когда вы познакомитесь поближе. Правда, правда.

И в этот момент — надеюсь, вы не разочаруетесь в Джил, узнав, что в этот момент она заплакала. Ведь ее можно понять. Замерзшие ноги, руки, уши, нос только-только начали отогреваться; снег растаял, и вода текла с нее ручьем; за весь день у нее во рту не было ни крошки, а ноги болели так, что, казалось, вот-вот подломятся. И надо заметить, заплакала она как раз вовремя. Королева вскричала:

— Ах, бедное дитя! Мы, ваше величество, совершаем ошибку, утомляя наших гостей. Эй, кто-нибудь! Проводите их. Накормите, напоите, умойте. Да чтоб девочка больше не плакала! Леденцов ей, кукол, капель от кашля — всего вволю! — гоголь-моголя с печеньем, колыбельку с погремушками. Не плачь, не плачь, девочка, а то к пиршеству ты будешь ни на что не годна.

Джил возмутилась (да и вы, полагаю, тоже), услышав о куклах и погремушках; впрочем, от леденцов и печенья она не отказалась бы, но предпочла бы что-нибудь поосновательнее. Дурацкая речь королевы, однако, возымела должное действие: Зудня и Бяку подхватили великаны-камергеры, а Джил — великанша-фрейлина, и разнесли их по комнатам.

Комната Джил, размерами с церковь, показалась бы весьма неуютной, когда б не жаркое пламя в камине, не ковер на полу, темно-красный и очень толстый. А дальше началось самое приятное. Девочку передали на руки старой королевской няньке. По великаньим меркам эта согбенная вдвое старушенция была совсем крошечного росточка, да и по человеческим меркам не столь велика — она, пожалуй, смогла бы встать во весь рост в обычной комнате, не проломив головой потолок. Нянька хорошо знала свое дело, только слишком уж часто цокала языком, приговаривая что-нибудь вроде: «Гули-гули, мой цветочек» или «Моя ласточка», или «Вот и славненько, моя крошка». Она наполнила великанью ванну для ног горячей водой и помогла Джил влезть в нее. Для тех, кто умеет плавать (а Джил умела) это был неплохой бассейн. И великаньи полотенца тоже хороши — немножко грубые, зато преобширные: вытираться не надо — завернись в такое и стой перед камином, наслаждайся. А великолепная одежда, в которую Джил переоделась, чистая, свежая, теплая, хотя и несколько великоватая, была явно пошита на человека, а не на великана. «Еще бы, — подумала Джил, — если дама в зеленом бывает здесь, значит, они могут устроить гостей и по-человечески».

Она оказалась права: стул и стол, за который ее усадили, были вполне человеческих размеров, ножи и вилки — тоже. И какое же это удовольствие — сидеть в чистоте и тепле! Или ступать босиком (обувку еще не выдали) по огромному ковру — что может быть лучше для натруженных ног? На обед — а может быть, на ужин, потому что дело шло к вечеру — подали луковый суп, жаркое из индейки, горячий пудинг, жареные каштаны и несметное количество фруктов.

Вот только нянька сновала туда-сюда, принося одну за другой великаньи игрушки: то куклу величиной с Джил, то деревянную лошадку на колесах — со слона, то барабан, то шерстяного ягненка. Все это, грубо сделанное и слишком ярко раскрашенное, совсем не понравилось Джил. О чем она и сообщила няньке, а та только и ответила:

— Тю-тю-тю-тю! Все будет хорошо, девоньке надо отдохнуть. Баю-бай, малютке пора спать. Ласточка моя!

Кровать тоже была не великанья, но очень большая и с балдахином, как в старомодной гостинице; однако в этой комнате она казалась совсем маленькой. Приятно было завалиться в нее.

— Снег еще идет, няня? — спросила Джил, засыпая.

— Нет, ласточка, теперь пошел дождик! Дождик смоет этот гадкий снег. Завтра моя куколка сможет поиграть на дворе! — Великанша подоткнула одеяло и пожелала Джил спокойной ночи. «Хорошо, хоть не поцеловала — великаний поцелуй, наверное, ужасно противен», — подумала Джил, засыпая.

Весь вечер, всю ночь в окна замка стучал дождь, но Джил ничего не слышала, она крепко спала. Минуло время ужина, минула полночь, и наконец все, кроме мышей, уснуло в доме. И тогда Джил приснился сон. Будто она проснулась в этой самой комнате, озаренной тусклым багряным светом догорающего камина, и увидела большую деревянную лошадь на колесиках. Лошадь через всю комнату катилась к изголовью кровати. И это уже была не лошадь, но Лев размером с лошадь. Потом Лев оказался не игрушечным, а настоящим львом, тем самым Львом из запредельного края. И благоухание наполнило комнату. Но почему-то — почему? — ей стало не по себе, и слезы увлажнили подушку. Потом Лев велел девочке повторить знамения, а она все забыла. Великий ужас объял ее. Тогда Эслан осторожно, одними губами, ухватил ее, поднес к окну, и она увидела в ярком лунном свете огромные письмена (непонятно, то ли на земле, то ли в небе) — «ПОДО МНОЮ». Таков был сон, но на следующее утро Джил о нем и не вспомнила.

Она оделась и, сидя перед камином, заканчивала завтрак, когда явилась великанья няня и объявила:

— Ну-ка, ласточка моя, погляди, кто к нам пришел.

Пришли Бяка и Зудень.

— Привет! Доброе утро! — обрадовалась Джил. — Я проспала часов пятнадцать и теперь в полном порядке. А вы?

— Я тоже, — сказал Бяка. — Зато у Зудня голова болит… Ух ты! Да у тебя тут подоконник! Можно залезть и посмотреть, что там, за окном.

Так они и сделали. Джил тут же охнула.

— Какой ужас!

Сияло солнце, снег почти полностью смыло дождем. Внизу, подобно карте, был виден весь холм, через который они перебирались накануне. И глядя отсюда, из замка, невозможно было ошибиться, — то был великаний город. Город, разрушенный до основания, но хорошо различимый сверху: пересекающиеся перегородки — все, что осталось от стен огромных зданий, бывших когда-то дворцами и храмами, а гладкий утес, который заметила Джил, — всего лишь кусок стены, сохранившийся лучше других; заводские трубы — колонны, торчавшие из земли подобно пням поваленных деревьев; уступы, по которым они карабкались, — ступени гигантской лестницы, ведущей к вершине с двух сторон — с севера и с юга. А поперек всей вершины огромными темными литерами было начертано: «ПОДО МНОЮ».

Троица переглянулась в смятении, потом Юстейс присвистнул и сказал вслух то, о чем все подумали про себя:

— Вот они — второе и третье знамение. Их мы тоже прозевали.

И тут Джил вспомнила свое ночное видение.

— Это я виновата, — она была в полном отчаянии, — Это я, я перестала повторять знамения. Если бы я думала о них, никакой снег не помешал бы догадаться.

— Боюсь, моя вина больше, — сказал мокроступ. — Я-то догадался, ну, почти догадался. Мне-то все думалось, а не похоже ли это на развалины?

— Нет, Зудень, ты-то как раз ни в чем не виноват, — возразил Бяка. — Ты пытался нас остановить.