Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Маунтбеттен «страдает от отчаянно нелогичных рассуждений», написал он в дневнике, «вечно сбивающих с толку»[1374].

В начале лета пересеклись пути Эйзенхауэра и Бернарда Монтгомери. За несколько недель до июльских встреч Эйзенхауэр нанес визит вежливости Монтгомери, который командовал 3-й дивизией на юго-востоке Британии. Айк совершил ошибку, когда закурил сигарету «Честерфилд», пока ждал, когда Монти закончит заседание штаба. Аскетичный Монтгомери (убежденный противник табака и алкоголя) почувствовал запах табачного дыма и крикнул, что, кто бы там ни был, он должен немедленно затушить сигарету. Эйзенхауэр подчинился, и это был его первый урок в отношении воинственных англичан: Монти нравилось, чтобы все делали так, как он сказал, и никак иначе. Как и на поле боя, где он предпочитал, чтобы боевые действия разворачивались в строгом соответствии с его хорошо продуманными планами. А Черчилль любил цитировать наполеоновский принцип: глупо пытаться сформировать «картину» битвы, поскольку Божий промысел легко может спутать все планы. Черчилль столкнулся с аскетизмом Монтгомери в прошлом году, когда после инспектирования войск Монтгомери у Брайтона он отправился вместе с Монти в отель Royal Albion, где Черчилль предвкушал насладиться хорошим виски и сигарой. Монти отказался от выпивки, заявив, что не пьет и не курит и, более того, находится в отличной физической форме. Черчилль ответил, что он пьет и курит и находится в отличной физической форме[1375].

Трезвенник Монтгомери, в своих мятых вельветовых брюках и неуставном свитере с высоким завернутым воротником, был не из тех, кто часто сидел за черчиллевским обеденным столом, но он хорошо показал себя во Франции и Дюнкерке. Монтгомери был эгоистичным и грубым человеком, но отличным воином, за что его уважал Черчилль. В конце июля казалось невероятным, что Эйзенхауэр, Монтгомери и Черчилль, абсолютно не схожие по характеру, в ближайшее время будут руководить жизненно важными военными операциями в непосредственной близости друг к другу ради общего успеха. В последнюю неделю июля Черчилль, которого беспокоили события на Ближнем Востоке и в Кремле, собирался нанести визит в оба этих места. Эйзенхауэр приступил к планированию кампании в Северной Африке. В это время Монти, на юго-востоке Британии, томился в ожидании маловероятного немецкого вторжения и еще более маловероятного повышения в должности и отправки в зону активных боевых действий.

14 июля гитлеровская армия на Восточном фронте занимала Воронежский плацдарм, но 4-й танковой дивизии группы армий «Б» потребовалась неделя, чтобы взять город. Они дорого заплатят за эту задержку при смене сезонов. В это время 6-я армия Паулюса в соответствии с первоначальным планом наступала в южном направлении по западному берегу Дона. Немецкие войска продвинулись на 140 миль дальше по сравнению с летом прошлого года, но из-за задержки 4-й танковой армии в Воронеже и быстрого наступления армии Паулюса на юг группа армий «Б» слишком растянулась. К тому моменту Сталин отменил приказ «стоять до последнего» и позволил Красной армии отступать, что уменьшило шансы советских солдат оказаться в окружении и попасть в плен. В результате, хотя немцы взяли в плен более 90 тысяч солдат в Донецком коридоре со времени своей победы под Харьковом, в пять раз больше русских солдат отступили, чтобы продолжить борьбу. Тем не менее к началу августа германская армия прошла еще 150 миль. Ростов-на-Дону, ворота на Кавказ, пал, а с ним прервалась последняя связь по железной дороге с бакинскими нефтяными месторождениями. Для Сталина это было личным оскорблением; в 1908 году он ограбил поезд Ростов – Москва, чтобы помочь делу революции. По этой же причине он ограбил Тифлисский банк в родной Грузии, оставив три трупа. Ростов и Грузия были дороги его сердцу. Теперь они принадлежали Гитлеру.

На юге части 1-й танковой армии группы армий «А» 5 августа подошли к Ставрополю, в сотне миль от предгорий Кавказа. 9 августа, промчавшись по Кубанской степи, немецкие танки находились уже в пределах видимости нефтяных вышек Майкопа. Вдали, на северо-востоке, группа армий «Б», без Бока, которого Гитлер отправил в отставку за задержку в Воронеже, продолжила наступление и вскоре достигла северной части излучины Дона. 6-я армия Паулюса уверенно направлялась к Волге и Сталинграду. В Москве, Лондоне и Вашингтоне задавались одним вопросом: немцы обойдут Сталинград стороной или попытаются взять его? На самом деле 23 июля Гитлер издал Директиву № 45, приказ, который сэр Джон Киган назвал «самым ужасным из всех, изданных за его подписью». Фюрер приказал группе армий «Б» захватить и удерживать Сталинград, пока группа армий «А» перейдет в наступление, которое должно закончиться захватом Кавказа. Для Советского Союза Сталинград имел важное стратегическое значение, вот почему Гитлер в апрельской директиве приказал стереть его с лица земли. Но уничтожить позицию не то же самое, что удержать ее. Сталинград имел для Гитлера символическое значение, поскольку был назван в честь большевистского соперника. Приняв решение нанести символическое поражение Сталину, фюрер отрекся от Клаузевица[1376].

Сталин позволил своим войскам отступать с того момента, как немцы пересекли Дон, но пять дней спустя Гитлер издал директиву о взятии Сталинграда; в ответ Сталин издал приказ: все имеющиеся в распоряжении силы бросить в Сталинград и «ни шагу назад»[1377].

«Умереть – но не отступать» – было приказано войскам на берегах Волги[1378].

Западные ежедневные газеты вносили изменения в карты Русского фронта, по мере наступления немцев на восток. Требовалось много черных чернил, чтобы отметить территорию, захваченную немцами. Однако карты не отражали реальную ситуацию. Группа армий «А» растянулась по 500-мильному фронту и, хотя наступала по всему фронту, не могла удержать территорию. Танковые передовые части давно обогнали пехоту, которая преодолевала в день 9—15 миль. Еще дальше в тылу транспорты снабжения с трудом двигались по дорогам, не предназначенным для движения современного транспорта. В результате, написал сэр Джон Киган, фронт был настолько широким, что в некоторых местах всего несколько сотен немцев «удерживали» десятки миль земли. Западные читатели, всерьез принимавшие все сообщения, были встревожены тяжелым положением на Восточном фронте. Однако сталинские генералы считали, что не все так плохо, и у них еще есть возможности[1379].

Когда вотум недоверия остался позади, а решение в пользу «Факела» было принято, Черчилль переключил внимание на Египет и на Сталина. Опираясь на расшифровки «Ультра», он уже несколько недель подталкивал Окинлека атаковать Роммеля, чего, по мнению Брука, делать не следовало. С помощью «Ультра» Черчилль мог заглядывать своим генералам через плечо, словно был с ними на поле боя, изучая разведывательные донесения. Но иногда «Ультра» ошибалась. Черчилль принял (расшифрованные) просьбы Роммеля о подкреплении за чистую монету, в то время как некоторые в Блетчли предупреждали его, что Роммель может преувеличивать свои потребности, чтобы заставить Берлин шевелиться. Один раз Черчиллю удалось поддеть Окинлека цитатой из шифровки люфтваффе, согласно которой у немцев было в два раза меньше танков в Африке, чем думал Окинлек, опиравшийся на данные своей разведки. Но в Блетчли ошиблись; в шифровке говорилось только о тех немецких танках, которые были на фронте Окинлека. Роммель, после того как предпринял несколько тщетных попыток атаковать позиции Окинлека в Эль-Аламейне в первые недели июля, перешел в оборону и ждал обещанное подкрепление. За июньскую победу над Ричи Гитлер присвоил ему звание генерал-фельдмаршала и прислал маршальский жезл. Узнав, что Гитлер посылает ему маршальский жезл, Роммель, как говорят, ответил: «Лучше бы он послал мне дивизию». Оценив ситуацию в Северной Африке, Черчилль пришел к выводу, что там требуется его присутствие[1380].