Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Когда Объединенный комитет начальников штабов в Лондоне готовился выбрать цель, чтобы уменьшить давление на Сталина, положение советского лидера ухудшилось. Летом прошлого года немцы обошли и отрезали Севастополь, самую большую советскую морскую крепость на Черном море. Почти сто лет назад, во время Крымской войны, Севастополь выдержал 329-дневную британо-французскую осаду, время достаточное для того, чтобы Лев Толстой, в то время молодой русский подпоручик артиллерии, успел написать три рассказа о жизни в осажденном городе. Если в первом рассказе Толстой прославлял героизм смелых защитников города, то последний, написанный после сдачи Севастополя, пронизан разочарованием и острым неприятием бесчеловечной бессмысленности войны. Толстой и большая часть царской армии покинули город. Гитлер, когда в начале июня четырнадцать его дивизий наконец подошли к Севастополю, взял город через двадцать три дня. На этот раз эпитафию Севастополю написал Борис Войтехов, корреспондент «Правды»: город объят пламенем, советские эсминцы покидают порт, их палубы и трюмы забиты женщинами и детьми, последние защитники города, безоружные, бросаются в море и плывут навстречу неминуемой смерти[1359].

Спастись удалось немногим; почти 90 тысяч защитников города были убиты или взяты в плен. Гитлер завладел черноморским побережьем, от Ялты до Керчи, протяженностью 200 миль. Севернее гитлеровские армии наступали по Донецкому коридору[1360].

К 7 июля группа армий «Б» достигла Дона, напротив Воронежа. Согласно апрельской директиве Гитлера, теперь эта армия должна была направиться на юг по западному берегу реки к ее излучине, где всего 60 миль разделяет Дон и Волгу, и Сталинград. Но командующий армиями группы «Б» Федор фон Бок, чувствуя естественное нежелание солдат оставлять в покое важный в стратегическом отношении железнодорожный узел, такой как Воронеж, приказал 4-й танковой армии перейти Дон и войти в Воронеж. Операция, сказал он Гитлеру, займет всего несколько дней. В это время 6-я армия Паулюса начала наступление по западному берегу Дона и с каждой милей уходила все дальше и дальше от танкового прикрытия[1361].

Британской прессе положение Сталина представлялось по меньшей мере ужасным. Она была почти незнакома с фактами, а с теми, что у нее были, обращалась небрежно и постоянно призывала к открытию второго фронта, лучше раньше, чем позже, а лучше немедленно. Призыв «Второй фронт сейчас» был написан на стенах по всей Британии. Это была работа агитаторов-лейбористов, которые, по мнению Черчилля, были не кем иным, как «дураками и мошенниками». Неудовлетворенность работой Черчилля распространялась из парламента на заводы и в вооруженные силы. Теперь шотландские и валлийские коммунисты поддерживали лондонскую интеллектуальную элиту, уверенные, что Черчилль сам является такой же катастрофой, какие происходят под его началом. Газеты Бивербрука, хотя по-прежнему поддерживали премьер-министра, теперь делали упор на моральной стороне борьбы, необходимой для оказания помощи России, как британцы, которые, отмечала Молли Пэнтер-Доунес, «не могли или не хотели признать существование какой-то замены скорейшему открытию второго фронта на континенте». Весна – это время года, написала Пэнтер-Доунес, когда «англичане возвращаются к мыслям о вторжении». Но этим летом британцев волновало не то, когда немцы подберутся к Англии, а когда англичане вступят на континент. Британцы ждали, написала Пэнтер-Доунес, демонстрации «прежней национальной способности к блестящей импровизации, наподобие пиратских налетов, которые часто происходили и иногда вершили историю Англии»[1362].

Уже несколько месяцев Маунтбеттен занимался разработкой подобного налета – в качестве цели был выбран Дьеп, стратегический порт на северо-западе Франции. Но Черчилль давно понимал, что в 1942 году не удастся совершить важную в стратегическом отношении высадку в Европе, хотя весь год надеялся, что она состоится в 1943-м году. Однако к июлю стало ясно, что и в 1943 осуществить высадку будет проблематично. Эйзенхауэр написал в мемуарах: «У нас стали появляться сомнения… что удастся предпринять мощное фронтальное наступление в начале весны 1943 года, и, поскольку начинать крупную операцию через Английский канал осенью того года было крайне безрассудно, мы начали понимать, что осуществить широкомасштабное вторжение невозможно до весны 1944 года». Эйзенхауэр нехотя заключил, как Рузвельт, что союзники могут войти во Францию не раньше весны 1944 года, когда помогать русским будет уже поздно. Основной вопрос, который теперь занимал военных планировщиков, сможет ли высадка в Северной Африке или где-нибудь еще улучшить ситуацию в России. Помощник Эйзенхауэра Гарри Бутчер был уверен, что немецкая и японская «индустриальная мощь», вместе с каучуком и нефтью из Малайи, Голландской Ост-Индии и Бирмы, положит конец «Британской империи в том виде, в котором мы ее знали» и заставит Соединенные Штаты занять «оборонительную позицию, оказавшись, по сути, в одиночестве». Time расставил все точки над i: «Гитлер побеждает в России». Если Красная армия не будет сражаться лучше, чем она делает это сейчас, «Россию ждет поражение. Германия выиграет Вторую мировую войну в Европе… Союзники таким образом упустят свой наилучший шанс победить Германию и выиграть Вторую мировую войну»[1363].

Пришло время сражаться англо-американцам; если они не будут сражаться, то проиграют войну в Европе. Раздумывая над подобным ужасным сценарием, Рузвельт в начале июля приказал Кингу и Маршаллу помнить о трех «основных принципах», когда в Лондоне они сядут за стол переговоров с британскими начальниками штабов: «ускорить принятие решений; скоординировать наши действия; атаковать и обороняться, а не только обороняться». Американские и британские штабы так стремились взяться за дело, что устроили неформальную встречу 19 июля в отсутствие Черчилля. Это было ошибкой. Черчилль, как министр обороны и в силу возложенной на него ответственности, хотел присутствовать на первой встрече. Подобное нарушение протокола привело Черчилля, который был в Чекерсе, в бешенство. Там, в присутствии Гопкинса, он расхаживал взад-вперед по огромному залу и зачитывал британские законы ведения войны. Закончив читать страницу, он вырывал ее из книги и бросал на пол. Затем, после двухдневных заседаний с британцами, 19-го числа, американцы неохотно согласились, что в 1942 году не удастся вторгнуться в Европу. Спустя три дня они согласились, что теперь целью является Северная Африка. 24 июля операция «Гимнаст» была переименована в «Факел», начало наступления – конец октября. Это означало, что американские солдаты окажутся в зоне боевых действий до выборов; для Черчилля и Брука это был первый шаг на пути к очистке Средиземноморья. Но Эйзенхауэр – который через несколько недель получит третью звезду на погоны и будет назначен командующим операцией «Факел» – видел все в ином свете, нежели Рузвельт и Черчилль. Подобно Маршаллу, Эйзенхауэр считал эту операцию второстепенной по сравнению с «Раундапом», единственное достоинство заключалось в «удержании» немцев после того, как вермахт одержит победу над Красной армией. Поражение Красной армии в конце июля казалось Эйзенхауэру неизбежным. По мнению Айка, «Факел» был колоссальной ошибкой. День, когда Рузвельт одобрил операцию, Эйзенхауэр в разговоре с помощником назвал «самым черным днем в истории»[1364].

27 июня Рузвельт телеграфировал Черчиллю: «Я не могу не выразить того мнения, что прошедшая неделя представляла собой поворотный пункт всей войны и теперь мы вступаем на наш путь плечом к плечу». На самом деле они были близки к тому, чтобы начать толкаться плечами. Британские и американские начальники, военные и политические, пришли к соглашению в определении цели, но по разным, возможно, противоречивым причинам. В ближайшие недели стало ясно, что не определены ни конкретные цели в Северной Африке, ни стратегия развития успеха. Сомнения вызывал даже состав сил вторжения. Рузвельт хотел, чтобы американцы осуществляли всю сухопутную часть операции, частично в силу политической необходимости – президент был крайне заинтересован в том, чтобы его партии участвовали в боевых действиях, частично из-за его уверенности в том, что североафриканские французы ненавидят англичан и радушно примут американцев. Он сказал Черчиллю, что если британцы хотят атаковать алжирцев, то они должны будут это сделать через неделю после того, как американцы высадятся на Атлантическом побережье Марокко. Роль британцев в операции, настаивал Рузвельт, должна ограничиваться поддержкой с моря и с воздуха. Это поразило Черчилля. Зная, что Рузвельт сказал об этом своим, Черчилль попытался убедить Эйзенхауэра уговорить президента одобрить по-настоящему совместную англо-американскую операцию. Ему удалось это сделать спустя несколько недель, но его влияние на Рузвельта уменьшалось. Черчилль понял: Гарриман сказал президенту, что «он [Черчилль] будет на вторых ролях и делать только то, что вы ему прикажете»[1365].