Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Чемберлен не только отказался сократить парламентский отпуск. Он сказал, что голосование будет рассматриваться как вотум доверия. В результате правительство осталось при своем. После голосования молодой парламентарий от консерваторов Рональд Картленд, который через год погибнет в боевых действиях при отступлении из Дюнкерка, сказал Черчиллю: «Что ж, мы больше ничего не можем сделать». Черчилль возразил: «Больше ничего, мальчик мой? Нет, мы можем сделать гораздо больше. Пришло время бороться, говорить, наступать!»

8 августа, когда парламент готовился к двухмесячному отпуску, Черчилль выступил с пятнадцатиминутным обращением к гражданам Соединенных Штатов. «Время отпусков, леди и джентльмены! – начал он. – Время отпусков, мои друзья по ту сторону Атлантики! Время отпусков, когда лето зовет трудящихся всех стран хотя бы на время покинуть свои конторы, фабрики и скучную рутину повседневной жизни и заботы о хлебе насущном, и направляет их искать если не покоя, то по крайней мере смены обстановки, чтобы они вернулись посвежевшими и продолжали вращать мириады шестеренок цивилизованного общества. Позвольте мне обернуться в прошлое. Как мы провели летние отпуска двадцать пять лет назад? Ба, это же были те самые дни, когда германские передовые части вломились в Бельгию и растоптали ее народ на своем марше на Париж! Это были те самые дни, когда прусский милитаризм – я цитирую – «прорубал себе путь через маленькую, слабую соседнюю страну», чей нейтралитет и независимость они клялись не просто уважать, но и защищать».

Черчилль говорил своим американским слушателям, что во всей Европе воцарилось молчание. «Это молчание напряженного ожидания, и во многих странах это молчание страха». Но можно расслышать топот армейских сапог. Это армии Германии и Италии. «В конце концов, диктаторы должны готовить своих солдат. Они едва ли способны на меньшее из соображений обычной предусмотрительности, когда датчане, голландцы, швейцарцы, албанцы и, конечно, евреи могут наброситься на них в любой момент и отнять у них их жизненное пространство».

Через два дня после этого выступления Черчилль по приглашению Кингсли Вуда посетил авиабазу в Биггин-хилл, недалеко от Чартвелла. Там он наблюдал тренировки летчиков-истребителей. 14 августа он улетел в Париж, собираясь посетить линию Мажино. Французское военное командование, демонстрируя уверенность в своих силах, показало ему участки линии обороны, которые еще не видел ни один иностранный политик, в том числе подземные железные дороги в секторе, противостоящем линии Зигфрида.

Черчилль поинтересовался, как выглядит французская линия обороны от того места, где заканчивается линия Мажино, до побережья Дюнкерка. Генерал Жорж сообщил, что этот разрыв в три сотни километров прикрывают «полевые укрепления». Луис Спирс, который сопровождал Черчилля, позже вспоминал, что у того «улыбка сползла с лица» и он «зловеще качал головой, говоря, что он надеялся увидеть надежные полевые укрепления и что было бы неразумно полагать, будто Арденны непреодолимы для мощных вооруженных сил. «Не забывайте, – сказал Черчилль, – нам придется иметь дело с новым оружием, мощной бронированной техникой, на создании которой, безусловно, Германия сконцентрировала все усилия, а леса будут особенно привлекательны для этой техники, поскольку они предоставляют хорошее укрытие от атак с воздуха».

Через три дня Черчилль вернулся в Париж. 17 августа он уехал в Дрё, в замок Сен-Жорж-Мотель[36], чтобы позаниматься живописью. В этот же день Times опубликовала обращение, подписанное 375 сотрудниками британских университетов, с призывом вернуть Черчилля в правительство. На Стрэнде появился большой плакат: «ГДЕ ЖЕ ЧЕРЧИЛЛЬ?»

Четыре дня Черчилль рисовал в Сен-Жорж-Мотеле. В один из дней он заметил художнику Полю Мазу, работавшему рядом с ним: «Это наши последние картины в мирное время. Такого долго не будет». Говоря о размерах и качествах немецкой армии, он заметил Мазу: «Они сильны. Поверьте мне, они сильны». Затем, как вспоминал Маз, «он с силой сжал зубами свою большую сигару, и я почувствовал его решимость. Он словно бы хотел сказать: «…но мы его все равно одолеем».

23 августа Черчилль вернулся в Лондон, где узнал о предстоящем договоре между Германией и Россией. На следующий день Чемберлен созвал парламент, и флот получил приказ сосредоточиться на военных базах. 25 августа состоялось формальное подписание англо-польского военного альянса.

Пять дней Гитлер колебался. Черчилль работал в Чартвелле над историей англоязычных народов. «Как вы знаете, я не жалею ни одной минуты жизни и сил на завершение нашего контракта», – сообщал он Ньюмэну Флауэру. 31 августа он написал историку Д. М. Янгу, что еще «не до конца разобрался с королевой Елизаветой», но с гордостью отметил, что уже напечатано 530 000 слов: «В такое время, как сейчас, огромное облегчение иметь возможность сбежать в другие века. К счастью, есть большая надежда, что Чемберлен будет держаться твердо».

В эту ночь армии Гитлера вторглись на территорию Польши. 1 сентября в 8:30 утра посол Польши в Великобритании граф Рачинский позвонил Черчиллю, чтобы сообщить эту новость. В шесть вечера того же дня состоялось заседание палаты общин. Черчилль приехал в Лондон. По просьбе Чемберлена он сначала направился на Даунинг-стрит. Черчилль пригласил его войти в состав военного кабинета. «Я согласился с его предложением без комментариев, – позже вспоминал Черчилль, – и на этой основе у нас состоялся продолжительный разговор о людях и мерах».

Чемберлен и Черчилль пришли к соглашению, что кабинет должен быть небольшим, состоящим из шести членов, причем все три силовых министра в его состав не войдут. Черчилль станет членом Военного кабинета в качестве министра без портфеля. Но этого назначения не последовало. Не был и направлен ультиматум Германии – несмотря на недавно подписанный англо-польский договор о взаимопомощи. Выступая вечером в палате представителей, Чемберлен пояснил, что Британия направила не ультиматум, а ноту, требующую «удовлетворительных заверений», что правительство Германии «остановит все агрессивные действия против Польши» и в ближайшее время будет готово вывести свои войска с польской территории.

Немцы не ответили. Вскоре после полуночи Черчилль написал Чемберлену: «Я остаюсь в вашем распоряжении». 2 сентября он все утро провел у себя дома, ожидая приглашения на Даунинг-стрит в Военный кабинет. Приглашения не поступило. Кэтлин Хилл позже вспоминала, что он «ходил по комнате как лев в клетке. Он ждал звонка, но звонка не было». Утром к Черчиллю зашел Морис Хенки, которого тоже пригласили в состав Военного кабинета. «Насколько я мог понять, – написал он жене на другой день, – моей основной задачей было не спускать глаз с Уинстона! Вчера утром я провел с ним полтора часа. Он был полон идеями – и хорошими, и не очень, но весьма сильными и вдохновляющими. Я только хотел, чтобы ни у кого не сложилось представления, что он очень хорошо себя чувствует».

Кабинет собрался во второй половине дня без Черчилля. Члены кабинета единодушно решили, что Германии следует направить ультиматум, срок действия которого должен истекать в полночь. Но вечером, когда Чемберлен выступал в палате общин, он говорил уже не об ультиматуме, который так и не был направлен, а о компромиссной формулировке, при которой Британия может избежать объявления войны. «Если правительство Германии согласится отвести свои войска, – говорилось в ней, – то правительство его величества будет занимать ту же позицию, какую занимало до того, как германские войска пересекли польскую границу».

Эмери позже вспоминал: «Палата была поражена. В течение целых двух суток несчастных поляков нещадно бомбили и уничтожали, а мы все еще обсуждали, в какое время следует пригласить Гитлера, чтобы он сообщил нам, не собирается ли он отпустить свою жертву!» Черчилль позже вспоминал: «Никакого сомнения, что настроение палаты было за войну. Мне показалось оно даже более решительным и единым, чем в похожей сцене 3 августа 1914 г., в которой я тоже принимал участие».

Пять членов кабинета Чемберлена – Саймон, Хор-Белиша, сэр Джон Андерсон, Уолтер Эллиот и граф де ла Уорр – немедленно направились в отдельное помещение, где договорились о том, что в случае непредъявления ультиматума, о котором шла речь ранее, они подают в отставку. Тем временем несколько парламентариев, в том числе Дафф Купер, Иден и Брекен, отправились к Черчиллю. Он позже вспоминал: «Они решили выразить свою глубокую озабоченность тем, что мы можем не выполнить наших обязательств перед Польшей». Дафф Купер записал в дневнике: «Мы были в состоянии ярости и недоумения». Черчилль сообщил гостям, что предыдущим вечером дал согласие войти в состав Военного кабинета, но с тех пор не слышал от Чемберлена ни слова. Если бы он не чувствовал себя уже «почти членом правительства», сказал Черчилль, он бы обязательно выступил в палате общин после того, как Чемберлен зачитал условия возможного компромисса.