Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Черчилль не знал, что 31 октября Чемберлен сказал в кабинете министров: «Много патетических слов звучало по поводу перевооружения, словно одним из результатов Мюнхенского соглашения стала необходимость интенсифицировать наши программы перевооружения. Но ускорение выполнения существующих программ – это одно, а расширение их, которое привело бы к новой гонке вооружений, – совсем другое». Чемберлен предложил не отходить от мюнхенского курса, поскольку, как он сказал коллегам, они «направлены на укрепление хороших отношений».

Не знал Черчилль и того, что в секретном меморандуме от 25 октября, распространенном среди членов кабинета, новый министр авиации сэр Кингсли Вуд сообщил своим коллегам: «Совершенно ясно, что нашим программам развития не хватало перспективного анализа и мы недооценивали возможности и намерения Германии».

17 ноября, выступив за создание министерства поставок, Черчилль призвал парламентариев-консерваторов «заднескамеечников» присоединиться и поддержать резолюцию Либеральной партии. «Досточтимые джентльмены сзади, – сказал он, – связанные обязательствами и лояльные правительству его величества в любых обстоятельствах, видимо, не представляют себе, насколько большая возложена на них власть и ответственность. Выскажись они всего лишь три года назад – и насколько другой была бы у нас сегодня ситуация с производством вооружений! Увы, они этого не сделали. Создание министерства поставок никак не заденет правительство, – продолжал он, – но побудит его действовать. Это будет по-настоящему энергичное движение вперед. Это не партийный вопрос, это не имеет ничего общего с партией; это затрагивает безопасность страны в самом широком смысле».

Призыв Черчилля не был услышан. Не пятьдесят, а всего лишь два парламентария поддержали его: Брендан Брекен и Гарольд Макмиллан. Пять дней спустя Черчилль с горечью писал Даффу Куперу: «Чемберлен сегодня вывернулся, ничего не потеряв. Мюнхен мертв, наша неготовность к войне очевидна, и никаких подлинных, серьезных усилий по вооружению страны не ожидается. Даже добытая отвратительными средствами передышка будет растрачена впустую».

1 декабря, на следующий день после своего шестидесятичетырехлетия, Черчилль завершил первый том «Истории англоязычных народов», а четыре дня спустя уже критиковал в палате общин состояние противовоздушной обороны Лондона. Позже, 9 декабря, все еще уязвленный выпадом Чемберлена во время дебатов, он сказал избирателям: «Премьер-министр недавно заявил в палате общин, что при всех моих блестящих способностях я лишен способности здраво мыслить. Я с удовольствием предлагаю вам сравнить мои суждения по иностранным делам и национальной обороне за последние пять лет и его собственные. Так, в феврале премьер-министр сказал, что напряженность в Европе значительно ослабела. Однако через несколько недель нацистская Германия завладела Австрией. Я предсказывал, что он будет утверждать то же самое, как только пройдет шок от захвата Австрии. И он действительно заявил то же самое в конце июля, а уже в середине августа Германия поглотила Чехословацкую республику, поставив нас тем самым на грань мировой войны. На ноябрьском банкете у лорд-мэра в Гилдхолле он снова утверждал, что Европа приходит в более мирное состояние. Не успел он произнести эти слова, как цивилизованный мир потрясли нацистские зверства в отношении еврейского населения».

Черчилль упомянул и предшественника Чемберлена: «В 1934 г. я предупреждал мистера Болдуина, что немцы тайно создают военно-воздушные силы, которые быстро догоняют наши. Я представил точные цифры и расчеты. Разумеется, власть постаралась это опровергнуть. Меня окрестили паникером. Но меньше чем через шесть месяцев мистеру Болдуину пришлось явиться в палату общин и признать, что он ошибался. Он тогда заявил: «Вина лежит на всех нас», и все сказали: «Очень честно с его стороны признать свои ошибки». Совершив эту ошибку, которая, возможно, станет роковой для Британской империи, он сорвал больше аплодисментов, чем простые люди, сослужившие великую службу нашей стране. А ведь мистер Чемберлен, наряду с мистером Болдуином, был тогда самым влиятельным членом правительства. Он был министром финансов. Ему были известны все факты. Его мнение тоже оказалось ошибочным, как и суждение мистера Болдуина. И последствия этих ошибок мы сегодня пожинаем. Четыре года назад, – напомнил он, – когда я призывал удвоить и учетверить наши военно-воздушные силы, лорд Сэмюэл счел мое суждение настолько идиотским, что сравнил меня с малайцем, впавшим в состояние слепой ярости. Было бы хорошо и для него, и для всех нас, если бы тогда прислушались к моему совету. Мы не находились бы в ситуации, в которой пребываем теперь. Вот поэтому, учитывая все очевидные ошибки, совершенные в прошлом, – закончил Черчилль, – я сейчас и привлекаю ваше внимание к некоторым высказываниям, касающимся нашего будущего».

Через четыре дня после этой речи Черчилля Ричардс написал ему: «Чувствую, что этот год был для вас очень напряженным, но работа не была напрасной. Наблюдаются признаки того, что своими отважными и неустанными действиями вы собираете вокруг себя решительные и энергичные силы». Спустя восемь дней Ричардс сообщил, что пятнадцать городов обратились с просьбой, чтобы Черчилль выступил у них. «Вращаясь среди множества людей самых разных классов, я больше, чем когда-либо, замечаю: общее настроение все больше сводится к тому, что, если бы мы вовремя обратили внимание на ваши мудрые советы, которые вы так часто и так решительно повторяли последние пять лет, мы не оказались бы теперь в такой ужасной опасности».

Клементине, которая совершала круиз по Вест-Индии, Черчилль написал 22 декабря: «Все указывает на то, что наши интересы во всей Европе терпят фиаско и что в феврале – марте Гитлер сделает следующий ход, возможно, против Польши». В Рождество личный секретарь Галифакса Оливер Харви записал в своем дневнике: «Правительство, в частности Инскип, не слишком спешит с перевооружением, как того требует ситуация. На этом месте была бы нужна более сильная личность с большим воображением. Очевидная кандидатура – Уинстон, но, полагаю, премьер-министр скорее умрет, чем возьмет его».

Оставаясь в Чартвелле, Черчилль писал о Войне Алой и Белой розы и Жанне д’Арк. Как-то утром, прочтя в газетах, что в возрасте шестидесяти восьми лет умер человек, который в 1903 г. был влюблен в Клементину, он написал ей: «Моя дорогая Клемми, ты огорчишься, узнав, что умер Сидни Пир. Отчего, мне неизвестно. Сейчас умирают многие из тех, кого я знал во времена нашей молодости. Это поразительно – дойти до конца жизни и чувствовать себя так же, как пятьдесят лет назад. Всегда стоит надеяться на внезапный конец, пока не начнется упадок. Но это слишком мрачная концовка для моего письма. Мне нравится представлять тебя сияющей. Я надеюсь и молюсь, чтобы твое самообладание и сила духа дали тебе надежную опору».

Неделю спустя родилась первая внучка Черчилля – Эдвина, дочь Дианы и Дункана Сэндиса. «Она явилась на свет совершенно неожиданно, – написал Черчилль жене, – будучи меньше восьми месяцев от роду и весом всего четыре с половиной фунта. Я видел ее после полудня. Ребенок крохотный, но, как мне сказали, здоровый и вполне цветущий».

7 января 1939 г. Черчилль улетел в Париж, где обедал с Рейно, повидался с бывшим премьер-министром Леоном Блюмом, после чего ночным поездом отправился на юг Франции, чтобы провести две с половиной недели в замке Оризон у Максин Эллиотт. Оттуда он писал Клементине, рассказывая о своих беседах с французскими политиками в Париже: «Все они подтверждают, что во время кризиса у немцев вообще не было солдат на границе с Францией. И, как сказали мне и Блюм (это секрет), и генерал Гамлен, и генерал Жорж, все уверены, что могли бы прорвать незаконченную и почти неохранявшуюся немецкую линию обороны за неделю, самое большее за пятнадцать дней. Продержись чехи всего лишь пару недель, немецким армиям пришлось бы уже отражать вторжение. Впрочем, тут витает дух самодовольства, и то, что слышишь, не слишком отражает реальность. В действительности все зависит от твоего собственного здравого взгляда на положение дел. Я не сомневаюсь, – продолжал Черчилль, – что твердая позиция Англии и Франции предотвратила бы войну, и, полагаю, будущее заставит всех понять, что тогда в любом, даже самом худшем варианте наше положение было бы куда лучше, чем, возможно, станет в один прекрасный день».

Он делился с ней и своими перспективами относительно поста в правительстве: «Не думаю, что было бы так уж весело и приятно взвалить на свои плечи сложные и запущенные проблемы, тем более без необходимых полномочий». Однажды, когда бывший премьер-министр Северной Ирландии сэр Джеймс Крейг прислал ему серебряный кубок с выгравированными на нем именами сэра Рэндольфа, самого Черчилля и его сына, он написал: «Вот бы этот кубок смогли увидеть некоторые из грязных консервативных заправил, которые мечтают выкинуть меня из партии».