Хирург Коновалов (СИ) - Волкова Дарья

Я смотрю в глаза Вадиму. В Норильске декабрь – самый темный и холодный месяц.

Он берет в руки стакан с минеральной водой, в которой плавает долька лайма и листик мяты, делает медленный глоток, возвращает стакан на стол.

– А ты знаешь, кем был мой отец?

У Вадима спокойный голос. Нарочито, избыточно спокойный. Но я медленно выдыхаю. От того, что он не наорал, не зашипел. Не ушел.

– В самых общих чертах. Фамилию. И что в честь него назвали Центр эндокринологии.

– Эдуард Михайлович Лапидевский – выдающийся российский эндокринолог, доктор медицинских наук, основатель собственной школы, – Вадим говорит все это заученным тоном, как экскурсовод в музее. – Он был на самом деле исключительным, уникальным диагностом, это, как говорят, дар божий. Умер в сорок два года в своем кабинете, спустя неделю после возвращения из отпуска на берегу моря. Секретарша вошла в кабинет с кофе, а там уже все. Но они пытались спасти, конечно, там целая клиника, врачей полно. Но было уже поздно.

Все так ровно, спокойно. Если не брать во внимание, что Вадим говорит о своем отце. И все его слова не очень-то объясняют, почему фамилии все же разные.

– Сколько тебе было тогда?

– Девять.

– Ты уже тогда был Коновалов?

– Нет. Первые четырнадцать лет своей жизни, до получения паспорта, я был Вадик Лапидевский.

Значит, все так и было, как Женька рассказывала. Законный сын знаменитого врача, наследник его фамилии. А потом – раз и… Зачем?

– Зачем?

– Вот именно – зачем? – возвращает Вадим мой вопрос. – Лапидевский – он такой один. Зачем трепать фамилию? Мы же не династия циркачей каких-то, которые из поколения в поколение публику развлекают. Пусть будет один Лапидевский. В честь меня клинику точно не назовут. Я… я своим путем иду.

Я сижу и перевариваю услышанное. Вадим возвращается к горячему.

– Чего ты? Ешь. Остынет.

Он ответил на мой вопрос. Но от этого понятнее мне не стало. И вопросов еще больше. Беру в руку вилку, но аппетит куда-то делся.

– А ты всегда хотел быть хирургом?

– Давай, это будет последний вопрос про меня?

Киваю – что мне еще остается.

– Отец был уверен, что я стану кардиохирургом. Что у меня какие-то особые отношения с сердцем. Но не сложилось.

– А от чего… Инфаркт, да?

– Это был последний вопрос. Может быть, попросить тебе подогреть?

– Нет, еще не остыло.

Мы отдаем должное горячему. Я – еще и вину, но не слишком усердствую. Вадим спрашивает, как мне работается с Буровым, оказывается, он его неплохо знает. И весь остаток ужина мы обсуждаем Григория Олеговича, хотя в основном я выслушиваю море историй из его богатой жизни. Ну а что, мы с Вадимом, как ни крути, коллеги, и обсосать начальство – святое. Я даже узнаю кое-что для себя полезное.

– Мне кажется, пришло время десерта.

Я смотрю на Вадима. Передо мной сидит привлекательный и совершенно непредсказуемый мужчина. И моя решимость отказать ему или хотя бы поставить в тупик – тает.

– Десерт, надо полагать, в том удивительном месте, которое называется – твой дом?

– В точку.

Вадим расплачивается. Я понятия не имею, на сколько там мы наели. И не делаю попыток поделить счет. В концепции Вадима за ужин я расплачусь интимом. В моей концепции… А у меня ее, как вдруг выяснилось, нет.

– А ты не боишься, что я тарелочница?

– Это кто? – Вадим подает мне руку.

– Девушки, которые только ужинают за счет кавалера. А потом просто уходят.

Он окидывает меня взглядом – да, снова тем самым, мужским. И меня снова окатывает теплом от этого взгляда. И еще радостью от того, что этот взгляд никуда не делся, несмотря на мою явно дальнюю вылазку за личные границы Вадима.

– Тебя хочется накормить. Просто так. Не волнуйся, я могу позволить себе угостить понравившуюся мне девушку ужином без того, чтобы потом непременно тащить ее в постель. Не хочешь – ничего не будет, – и, пока я прихожу в себя от этого совсем не коноваловского благородства, он наклоняется и добавляет: – Но ведь ты хочешь.

В данный момент я хочу вонзить тонкий каблук босоножки в белую мужскую кроссовку. Но вместо этого я позволяю взять себя под локоть и препроводить к машине.

***

Кроссовер Вадима внутри нафарширован по первому классу: кожа, море модной электроники и даже панорамный люк на крыше.

Вадим замечает мой взгляд на люк.

– Абсолютно бесполезная вещь в нашем климате.

– Даже сейчас?

Он нажимает на кнопку, и люк отъезжает.

– Главное, чтобы не пошел дождь.

Мы едем молча. В открытый потолочный люк забирается набегающий поток воздуха, овевает лицо, шею, плечи. Но я почему-то не остываю.

***

Она молчит. И я молчу. Но иногда бросаю на нее короткие взгляды.

Вот вообще не в моем вкусе. Я предпочитаю более… более мясных. Я сам мужик крупный, и женщин выбираю таких, чтобы соответствовала масштабу. Впрочем, сейчас, когда Ласточка в платье, видно, что с масштабами у нее все в порядке. Вот платье вроде бы не откровенное, но почему-то именно когда она в платье, все видно. В смысле видно, что все, что надо – в наличии. И грудь имеется, не очень большая, но что в руку взять – есть. И попа как надо, особенно если пропустить Ласточку вперед и рассмотреть как следует и без палева. И ножки длинные и стройные, а уж когда она на каблуках – вообще огонь.

В общем, масштабы масштабами, а в Ласточке есть класс. Жаль, волосы у нее короткие. Ну, не совсем под мальчика, но я люблю, когда совсем длинные. Чтобы можно было и все пальцы запустить туда, и на кулак намотать. У Ласточки наматывать на кулак нечего. Ну и ладно, перебьюсь.

Она явно не соответствует моим обычным предпочтениям, но и по хрен. Хочется именно ее.

***

В квартире Вадима вряд ли что-то изменилось с моего предыдущего появления здесь. В квартире – нет. А вот люди, которые сейчас в этой квартире, совершенно другие.

Формально те же, но совсем иные. Или это только меня касается?

Я наблюдаю, как Вадим открывает бутылку вина, как наполняет бокалы.

– Вот видишь, я выполняю свое обещание выпить с тобой вина.

Беру протянутый мне бокал. На антрацитово-черном столе – ваза с цветами. Неожиданно это лилии. Белые. В тон моему платью и рубашке Вадима.

Он выполняет все обещания. Вино – вкусное. Цветы – красивые.

– А что у нас десерт? Тирамису?

– Почти.

Наши бокалы с едва пригубленным вином отправляются в компанию к лилиям. Ладони Вадима обхватывают мое лицо.

Ой… Эй, ты чего? Ты же не целуешься с малознакомыми девушками! Получается, что мы же не малознакомые?

Ах-х-х-х-х…

Для человека, который с места в карьер выкатывает условия, на которых он будет заниматься сексом, Вадим целуется умопомрачительно нежно. По крайней мере, я помрачаюсь умом сразу. От того, как мягко касаются его губы моих. Цитрус с легкой горчинкой и морской солью его парфюма, вкус вина его упругих теплых губ… Меня уносит. От мягкости. От неторопливости. От нежности – именно это слово пульсирует у меня в висках. И вот уже мои руки на его шее – а она у Вадима необхватная. Он неторопливо раздвигает мои губы языком. Пульсация из виска сползает вниз, в грудную клетку, из которой куда-то выкачали весь воздух. Но я как-то живу дальше без воздуха. Я дышу тем, как Вадим меня целует. А он это делает уже смелее. Настойчивее. Глубже. Так, что пульсация опускается еще ниже. Совсем вниз.

У меня так поджимаются пальцы на ногах – почти вопреки анатомии. Включая тот, который оперировал Вадим.

Поцелуй, наконец, прерывается. Мы стоим, тяжело дыша. Вадим наклонил голову и прижимается лбом к моему лбу. Его руки скользят по моей спине, а мои пальцы гладят его шею.

– Ты же не целуешься в губы с теми, кого мало знаешь, – это я шепчу ему почти в губы.

– Я знаю тебя уже достаточно.

Я в последний момент ловлю слова о том, что может, теперь уже и куни без хорошего поведения можно. Это… это слишком! Но желание ляпать никуда не делось.