Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Но у меня нет чувства ненависти к ним. Прав был дядя Саша, когда сказал однажды, что придет время, и закон Судьбы воздаст всем по заслугам. Теперь это время близится, и закон Судьбы уже вершит свое правосудие. Вот и сейчас эти, недавние наши высокомерные и всемогущие хозяева лежат здесь, передо мной, – жалкие, бездомные, почти нищие. Я не то что злорадствую – нет. Как ни странно, мне даже жаль их.

Бригитта какими-то неисповедомыми путями чуть-чуть понимает по-русски, а швестер Ани, как говорится, – ни бельмеса. Она вооружилась тетрадкой и в каждый удобный момент спрашивает у меня и записывает необходимые, на ее взгляд, слова. По ее мнению – еще три-четыре дня, и «товарищи» будут здесь.

Когда в наш госпиталь, случается, забегают сестры милосердия из других приютов, и начинается среди них неизбежная болтовня о приближающихся русских, – я отчетливо улавливаю в интонациях их голосов сквозь показную, бесшабашную браваду – панический страх, плохо скрытое любопытство и даже тайное уважение. Когда же я вижу и слышу все это, во мне говорит только одно чувство – гордость. И снова, как и в последние дни там, в Грозз-Кребсе, я живу в крайне напряженном состоянии. Вот оно – опять недалеко, опять близко – наше счастье, то, к которому с таким трудом и лишениями пробиваемся. Удастся ли пробиться? Я твердо решила теперь – во что бы то ни стало оставаться здесь, в городе, до последнего. Такие же планы имеет и Руфина. Уж если суждено, то пусть лучше мы погибнем от своей пули или от осколка своего снаряда, чем, подчиняясь чужой, недоброй воле, бежать от собственной свободы. Вот только не помешал бы кто нашим замыслам – в частности, слишком осторожная, всего опасающаяся Катерина. Я замечаю, она очень привязалась к маме, во всем подражает ей, но и сама в какой-то мере – это частенько ощущается – влияет на нее. Боюсь, как бы она не привила и маме свою рассудительную осторожность.

Скоро явятся Надежда с Бригиттой и с кофе. Пора мне заканчивать.

20 февраля

Вторник

Вчера не было возможности сделать очередные записи – неожиданно оказалась приглашенной в гости. Притом опять стала хранительницей чужой «ужасной» тайны.

С утра швестер Ани ходила «как в воду опущенная» – была явно чем-то взволнована, забывала о лекарствах для больных, отвечала на мои с Надей вопросы невпопад. Мне подумалось, что у нее плохое настроение просто из-за постоянного нервного перенапряжения и страха, и захотелось успокоить ее.

– Слушай, не переживай ты так и не принимай близко к сердцу эти дурацкие бредни о русских, – сказала я Ани, проходя с ведром мимо стола, где она, присев на табурет, вела в журнале свои ежедневные медицинские записи. – Увидишь, все окончится хорошо. Поверь, наши солдаты отнюдь не звери, не мародеры и не людоеды, они такие же, как все мы тут…

– Я не из-за этого… Приход сюда русских – еще не самое страшное и… и, может, в какой-то мере даже явится спасением для нас, – бесцветным голосом пробормотала она, глядя на меня снизу вверх всегда такими невозмутимо-приветливыми, а теперь мрачно-озабоченными глазами. – Ах, ты ведь ничего-ничего не знаешь! – внезапно вырвалось у нее. Явно колеблясь, – сказать или не сказать? – Ани крепко провела ладонью по враз заалевшему лицу, затем стремительно поднялась из-за стола.

– Давай пойдем куда-нибудь. Хотя бы в бадциммер[72], – торопливо произнесла она, направляясь по коридору мимо раскрытых дверей палаты, где Надежда с Бригиттой уже начали уборку. – Здесь слишком много чужих ушей…

Оставив возле стола ведро с тряпкой, я, недоумевая, пошла следом.

– Поклянись, что никому не скажешь о том, что сейчас услышишь от меня! – мелко дрожа бледными губами, потребовала Ани, закрыв на щеколду дверь и подперев ее спиной. – Гиб мир айнен Швур[73]…

Теперь ее лицо было так же бело, как лист бумаги, на котором она только что писала. Уж не знаю – странное ли, полное таинственности поведение швестер Ани так подействовало на меня или пронизал насквозь все клеточки и поры царящий в ванной комнате ужасающий холод, только я почувствовала, как меня тоже объяла противная, липкая дрожь. В голове вдруг засела самая невероятная, самая дикая мысль: а вдруг эта миловидная, тихая сестра милосердая совсем не та, за кого себя выдает? Вдруг она совершила какую-то грандиозную диверсию, и уже сейчас, уже через секунду, вся Дейтчланд вместе с бесноватым фюрером взлетит на воздух, и закончится наконец этот кровавый кошмар, что довлеет над несчастной, поруганной Землей последние четыре года.

– Шворе… Клянусь. – С трудом, сипло произнесла я, кляцая зубами.

– Мой жених Герберт… Он… он дезертировал с фронта и теперь находится здесь. Прячется у меня. – Ани говорила торопливо, словно боялась, что кто-то помешает нам и она не успеет высказаться до конца… – Помнишь, я тебе рассказывала, что мы уже давно хотели пожениться, но – война… Герберт воевал у вас, в России, а теперь, когда война переместилась сюда, в Германию… Словом, он больше не в силах… Не в состоянии. Видела бы ты, какой он явился сегодня ночью – худой, грязный, оборванный… Ах, что только теперь будет…

– Ничего не будет! – Твердо, справившись наконец с противной дрожью, произнесла я. – Ничего не случится плохого, если вы оба будете держать язык за зубами. – Стараясь подбодрить Ани, я улыбнулась ей. – Ты думаешь, твой Герберт один такой умный? Я знаю – многие ваши солдаты уже давно поняли, что к чему, и теперь спасаются, как могут.

И я рассказала Ани о Генрихе. Мол, знала я одного немецкого парнишку. До фронта даже не успел добраться, как их эшелон разбомбили. Хватило ума – вернулся домой. Конечно, скрывался от посторонних. А с началом эвакуации уехал в другой город, к родственникам. Окончится война, останется живой – посмеет ли кто упрекнуть его тогда за это?

– А вдруг облава?.. Вдруг тайная полиция пойдет по домам ловить дезертиров? – светлея лицом, но все еще не в силах до конца побороть страх, сказала Ани. – Ведь если поймают – конец…

– Старайтесь, чтобы не поймали, – тоном бывалого, опытного конспиратора поучила я. – Пусть твой Герберт сидит взаперти и носа никуда не высовывает… Пойми, Ани, кто его станет ловить в такую неразбериху? Сама ведь видишь, что кругом творится.

Ани ушла домой пораньше, а перед этим пригласила меня зайти к ней вечером «на чашку кофе», сказала, что после девяти забежит за мной. Я попросила Надежду предупредить маму о неожиданном