Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Алексей Никонорович. Я и налил, и поставил, только потом ее кто-то увел…

Алла. Ха-ха… Представляю себе его изумление — налил бокал, хватил — и поперхнулся чистенькой… ха-ха… невинной… ха-ха…

Алексей Никонорович. А я думаю, что к тому времени этот кто-то уже так набрался, что хватанул из нее бокал, поморщился, крякнул, закусил огурчиком, все как полагается, хватанул второй — и свалился под стол, в самом деле и наклюкался. Ха-ха…

Алла. Ха-ха… Я накрою на стол. В конце концов, ведь это больше всего касается нас двоих. Ты что-нибудь будешь пить — коньяк, шампанское, сухое вино, водку?

Алексей Никонорович. А что, есть коньяк? Тогда я коньяк.

Алла. И я. У меня все есть. Я все бутылки со стола успела в сумку составить. Только две «Киндзмараули» официантка не отдала. Прямо вцепилась и говорит — это нам.

Алексей Никонорович. Ну и бог с ними. Надо было все оставить, неудобно из ресторана забирать.

Алла. Ну да, неудобно! Тут десять бутылок — три бутылки водки пшеничной и семь «Киндзмараули», считай, двадцать четыре и двадцать один. Да считай же, ты что, спишь?

Алексей Никонорович. Сорок пять рублей.

Алла. Какие деньги! А ты оставить. Мало мы потратили? Ну за тебя, будь!

Алексей Никонорович. Будь!

Смеются, потом А л л а резко обрывает смех, подходит к коробкам и нетерпеливо пробует разорвать, развязать веревки, потом бегает по комнате, ища что-то.

Алла. Господи, где же ножницы? Ты не видел моих маленьких ножниц?

Алексей Никонорович. Возьми в кухне нож. Да… а… а… а тосты были действительно превосходные. И уж какие молодцы! Всю мою юность вспомнили. Я даже прослезился.

Алла. Да этот нож, как гребенка, веревки не может перерезать! Сколько я уже тебя прошу — возьми ножи наточить на работу.

Алексей Никонорович. А ты возьми с черной ручкой. Он очень острый… Да… а… До самых мелочей все вспомнили, я и сам уже позабыл многое. Коммуна… коробка из-под мармелада, куда мы всю зарплату свою клали… две комнаты на семерых здоровых парней, и я действительно ведь был верховным председателем коммуны. Пять лет так жили. Семь молодых специалистов из Ленинграда. Семь ненаглядных чад, маменькиных сыночков, выживших во время войны, привыкших к пуховым подушкам и домашним пирожкам с повидлом, а тут вдруг Омск, Сибирь, холодрыга, а мы парни хоть куда, орлы, женихи, кальсон не носим, уши меховых шапок на бантик на темечке завязываем, у меня до сих пор уши на пятиградусном даже морозе скулят…

Алла. И синеют. Смотри, это «Спидола».

Алексей Никонорович. Прекрасно. Это второй отдел. Левкин. Он знает, что я мечтал. Гляди-ка, экспортный вариант. Постарались. Ай да Левкин! Ты представляешь, все же действительно так и было — каждую субботу мы собирались, тогда еще один выходной был, садились в кружок и по очереди выходили на его середину, мы разглядывали друг друга, как девушек, с ног до головы, то есть с туфель до шапок, и постановляли, у кого что сильно пообносилось, и общим голосованием выделяли ему сумму, а он уже сам отсчитывал и брал ее из мармеладной коробки и покупал то, что постановила ему купить наша коммуна.

Алла. Очень забавно. И вообще, все, что сегодня рассказывали, очень симпатично. Я, правда, слышала это уже от тебя, но без таких подробностей, не так живо, и потом ты никогда не говорил, что ты был душой этой самой коммуны. А сколько стоит экспортный вариант «Спидолы», ты не знаешь?

Алексей Никонорович. Сто восемьдесят. Ну душой не душой, а ребятки меня слушались, я ведь малость постарше был, а вообще, что там душа, кто там чья душа, и ведь все душа в душу жили. Смешно вспомнить, как мы износ брюк устанавливали, ну, там манжеты — тогда манжеты на брюках носили — пообтрепались — в мелкий ремонт сдать, а вот ты нагнись. Пальцами до носков достать и вертись в таком виде, теперь так и не встанешь (Пробует.), ха-ха, куда тебе! Брюшко не пускает. Сверкает у тебя задница сквозь брюки — лезь в мармеладную коробку, нет — в мелкий ремонт и дожидайся, пока сверкнет.

Алла. Очень смешно и очень трогательно. (Стучит по вазе, которую вынула из коробки.) Никак теперь не разберешь, настоящий хрусталь или прессованный, только жди, когда потемнеет. Ну это, кажется, настоящий. Я видела такие в нашем комиссионном. Сто пятьдесят рублей.

Открывает дверь и на цыпочках входит в комнату, достает оттуда детские счеты.

Алексей Никонорович. Ты что?

Алла. Да так. Прикинуть кое-что интересно. (Щелкает на счетах.)

Алексей Никонорович. Ну ваза — это от четвертой лаборатории. От женщин. Тут женская рука видна. А ведь что смешно — парни-то все мы молодые были, здоровые, первые щеголи, а потачки друг другу ни в чем не давали; представляешь себе, фонда на женщин в нашей мармеладной коробочке вообще из было.

Алла (развязывая пакет). А как же? Монашеский орден у вас вышел вместо коммуны?

Алексей Никонорович. Ан нет, мы тогда, Алена, считали, что таким парням, как мы, не нужны женщины, которые требуют затрат — цветов в пятидесятиградусные морозы, ресторанов, билетов в оперный театр в первый ряд, подарков в виде дорогих конфет и бус; мы желали себе и своим друзьям скромных, понимающих наше скромное положение в мире молодых специалистов, подруг.

Алла. Ну это сервиз не из дорогих. (Читает.) Балабаново… хотя фабрика неплохая… рублей пятьдесят будет. (Кладет на счеты.) И находились такие скромные подруги?

Алексей Никонорович. А как же! А что за парни все тогда были! Ты бы посмотрела тогда на них — у Женьки, например, кудрей было на целую шапку, а Генка был чемпионом Омска по боксу.

Алла. Это толстый-то этот?

Алексей Никонорович. Этот самый, толстый. Ты бы посмотрела тогда на его фигуру. Атлет.

Алла. Атлант. Или атлет.

Алексей Никонорович. Ну да. Атлант. Или атлет. Что-то я перебрал малость. Или вот…

Алла. Золотые! Запонки золотые!

Алексей Никонорович. Ну да? Чисто золотые, что ли?

Алла. Похоже, что золотые. Такие рублей триста стоят. Только проба-то где, никак не найду что-то. (Выходит на цыпочках в соседнюю комнату, приносит лупу.) Нет, нет нигде пробы, тьфу ты, а я решила, что золотые, похоже, импортные, позолота, десятку всего стоят. (Кладет на счеты.)

Алексей Никонорович. Да и я думаю — кто мне золотые дарить станет? Ну вот. А взять Юрку Безлепова…

Алла. Пятьдесят тебе, юбилей, могли бы и подарить…

Алексей Никонорович. Да ну… Так вот Юрка Безлепов влюбился в одну балерину, чуть ли не в солистку, ну и капризная была, шоколад очень любила, так он все деньги, которые