Голоса - Борис Сергеевич Гречин

Всё дальнейшее выходит за рамки суда над Керенским и касается Альберты Игоревны, от рассуждений по поводу протестной активности которой я, вне всякого сомнения, воздержался бы, если бы ряд замечаний уже не были высказаны до меня. Действия нашей уважаемой старосты не пересекли границы юридически упречного, не составили административного правонарушения и даже нарушения внутренних норм университета. Нигде в Уставе нашего вуза, который я тщательно изучил из чисто академического любопытства, не указано запрета для студентов на создание или публикацию неофициального «преподавательского рейтинга» и даже не предусмотрено никакой ответственности за срыв учебных занятий — что, безусловно, само по себе нелепость, но не я повинен в её возникновении. Циники, вероятно, скажут, что только срыв протеста в минувшую субботу удержал госпожу Гагарину от, простите, потери юридической невинности, но, как бы там ни было, никого нельзя судить за несовершённое, это — абсолютная аксиома. Dixi[157], как говорили латиняне. (Садится.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА. Наш прокурор взял на себя обязанности адвоката, что очень неожиданно, даже радостно — и оставляет меня в полном недоумении: что же в таком случае делать дальше? Если даже обвинитель не поддерживает обвинения, то не пора ли нам закончить суд?

КЕРЕНСКИЙ. Протестую, ваша честь: неужели вы оставите меня без последнего слова? (Встаёт.) Перед началом заседания я просил меня не щадить. Я был готов к тому, что меня обвинят — я уже заранее искал аргументы в свою защиту. Речь прокурора лишила меня всех доводов: он сказал то, что я мог бы сказать и сам, только грамотней и убедительней. Я обезоружен — обезоружена! Сколько я себя помню, я думала и жила — думал и жил — идеей справедливости. И что теперь, она оказывается не главной? А вместе с оправданием этот суд возлагает на меня какую-то невидимую ответственность, даже тяжесть: ведь того, на ком нет никакой вины, не судят. Меня же судили и, хоть оправдали, целых два раза назвали «невинным преступником» — это мне запомнилось, это упало внутрь, это не даст мне покоя до тех пор, пока я сама — сам — себя не оправдаю или не осужу. Боюсь, придётся осудить… С таких неприятных мыслей, может быть, начинается путь религиозного мистицизма, который мне почти отвратителен. На этом пути нет никакой ясности: сплошной хаос, исступление чувств и прочее… гадкое мракобесие! Гляжу на эту дорогу, по которой пока не сделала ни одного шага, и тяжело вздыхаю. Но из честности перед собой надо пробовать и её. (Слабо улыбается.) Спасибо! И за все милые слова, которые вы мне сегодня сказали, а я их совсем не ждала, спасибо тоже. (Неожиданным быстрым движением подносит к глазам бумажный платок.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА. Последнее заседание «суда истории» проекта «Голоса перед бурей» объявляется закрытым!

[12]

Могилёв между тем вернулся ко мне и добавил несколько слов к тому суду. В частности, вспоминал он, группа приветствовала его последние слова аплодисментами, и со стороны могло показаться, что аплодисменты звучат в адрес неожиданно расчувствовавшейся Ады, да так оно, возможно, и было.

«Да ну вас, черти лысые, — пробормотала девушка, стараясь скрыть смущение. — Вот, даже жалко, что всё заканчивается, — поторопилась она перевести разговор в деловую плоскость, — потому что, верите ли, нет, Андрей Михалыч, «Коллонтайшу» мы разобрали за выходные, а меня закончили только что. Сегодня утром поглядела количество знаков, и, оказывается, нужный объём есть! Даже «с горкой»!»

«Так Гучков пролетел мимо кассы? — поразилась Лина. — Ну, ясное дело, на то он и рассчитывал, лодырь! Ах ты ж хитрый жучара!..» Эту характеристику сопроводили смешки.

«В том, что наш «Сан-Иваныч» пролетел мимо кассы, выражаясь языком нашей очаровательной большевички, имеется известный символизм, — философски заметил Борис, — ведь и с настоящим Гучковым случилось то же самое… Но что мы будем делать сейчас? Неужели просто разойдёмся?»

«У нас есть два объявления! — весело сообщила Марта. Девушка сидела вместе с Алёшей на одной скамейке, и по их взглядам или словечкам, которые они украдкой обменивались, как-то сразу становилось ясным, что они уже вместе. — Первое: мы… но это должен вот он сказать».

«… Мы объявляем о своей помолвке, — закончил за неё Алёша, улыбаясь (он, кстати, сегодня пришёл в мирском). Само собой, это было встречено новыми аплодисментами, едва ли не более шумными. Несколько на англосаксонский манер, но Бог с ним… Лиза, сидевшая по левую руку от меня, склонилась к моему уху и весело прошептала:

«Не совсем то, что я хотела… но это не значит, что я не рада!»

«Я, наверное, должен объяснить, как это случилось, почему — так быстро, — продолжал Алёша, — но, видит Бог, я и сам этого не понимаю!»

«… Тогда я поясню, — весело заговорила Марта. Тут замечание в скобках: никакой Матильды в ней не просматривалось совсем, и всё-таки она, по сравнению с началом апреля, изменилась — невероятно. — Дело в том, что сидящие здесь господа и товарищи меня поленились поставить в известность о своём эксперименте. Ну, или просто побоялись, зная, что я его не одобрю. Поэтому всю сцену отречения нашего государя я приняла за чистую монету. Это общее предательство так меня поразило, что у меня не было сил ехать в поезде дальше, и я вышла на ближайшей станции. Сидела на привокзальной скамье в оцепенении, с какой-то полной обрушенностью внутри, уж не знаю, сколько, может быть, полчаса, а может быть, и два, и думала только одну глупую мысль: зря я здесь сижу, сейчас ко мне, такой заметной, приклеится какой-нибудь ухажёр, а я ведь совершенно беззащитна, в этом-то состоянии. И вот, какой-то наглый тип действительно стал напротив…»

«… И наглым типом оказался я», — пояснил Алёша со смехом.

«И это было, — продолжила девушка, — как чудо, как спасение, которого не ждёшь, как выход из преисподней!» (В её глазах блеснули слёзы.) «Я бросилась ему на шею и этим, кажется, сильно смутила, но… но дальше опустим».

«Разумеется, мы не собираемся затягивать с венчанием и официальным браком, — закончил «цесаревич». — Нас беспокоят только некоторые чисто бытовые трудности, но их, надеюсь, мы скоро преодолеем…»

(«Какая деликатная версия! — подумалось мне на этом месте. — Ведь никто никогда не сможет упрекнуть Марту в том, что она не сказала правды, например, о мотивах своего выхода на той станции. Это именно та правда, та её часть, которую нам всем благотворно услышать. Что за умница!»)

«Так, а второе объявление какое?» — прагматически вспомнил Марк, когда отзвучали поздравления (и даже