Голоса - Борис Сергеевич Гречин

Алексей Орешкин: горный пик (примечательное совпадение с рисунком Герша), к вершине которого ведёт извилистая тропка. На самой вершине пика — небольшая церковка или часовня.

Иван Сухарев — страница осталась пустой (и в этом, разумеется, тоже есть свой символизм).

[17]

Андрей Михайлович, глянув на часы, спросил:

— Вы не против помочь мне кое-что вынести на улицу из кладовки? Гости-то будут совсем скоро, меньше чем через полчаса.

— Ваши коллеги по работе? — попробовал угадать автор. Рассказчик хитро улыбнулся:

— Не совсем… Да, Бог мой, вы ведь их знаете каждого! — пояснил он, и, видя моё недоумённое лицо, добавил:

— Сто сорок первая группа! Я ведь говорил, что они могут приехать сегодня, вы забыли? Видите ли, у них установилась традиция каждые два-три года в июне навещать меня: нечто вроде вечера встречи выпускников. Не всякий раз это выходит, но в этом году мой день рождения удачно пришёлся на воскресенье, да ещё и вы своим романом всех заинтриговали…

Я помог своему собеседнику вынести на улицу мангал, длинный складной стол и табуреты. («Неужели — те самые?» — не удержался я от вопроса. Могилёв подтвердил, что часть табуретов — действительно «исторические».) После мы остались на улице, хозяин дома снова устроился в уличном шезлонге, а я присел на крышку уже закрытой песочницы и дослушал конец истории проекта.

— Остаток вторника, среду и половину четверга той недели я, не покладая рук, редактировал получившийся сборник. Работы было невпроворот, но мне по доброй воле помогали Лиза, Борис и, немного меньше, староста группы. Настя тоже была рядом, но в вычитке и дописывании текста участия почти не принимала. Она всё это время хлопотала по хозяйству, покупая мебель несколько более удобную, чем пластмассовые табуреты или деревянные лавки, а также светильники, полочки на стены, занавески на окна, ковровые дорожки на пол, превращая нежилое помещение в, можно сказать, уютное семейное гнёздышко. Столовую, которую мы тогда избрали в качестве рабочего и жилого пространства, уже к воскресенью было не узнать! Пару раз Настенька оказалась настолько самоотверженна, что доставила грузы на грузовом такси, бесстрашно путешествуя с водителем в кабине. Откуда, спросите, она брала деньги? Из моей апрельской зарплаты, отданной ей ещё раньше за замену учебных занятий. Свои личные она, конечно, тоже тратила.

В среду, двадцать третьего апреля, группа сто сорок один без всяких проблем закрыла весеннюю сессию. Тут помог чистый случай: дело в том, что после увольнения Бугорина, принимавшего у четвёртого курса один из экзаменов, этот экзамен следовало передать кому-то другому — и передали его мне. Всей творческой лаборатории я выставил оценки по предмету Бугорина «автоматом» без всяких, даже малейших угрызений совести. Впрочем, напротив фамилии Ивана в экзаменационной ведомости уже красовалась «пятёрка» — и подпись Сувориной.

Работу над сборником я успел закончить почти на неделю раньше срока, вечером четверга, и отправил готовый текст в оргкомитет в воскресенье, двадцать седьмого апреля, внеся на выходных последние, чисто косметические правки.

Я так торопился ещё и потому, что на десять утра пятницы было назначено нечто среднее между коллективным отчётом лаборатории о проделанной работе и предзащитой дипломов моих студентов. Суворина сообщила группе об этом через Настю, пренебрегая тем, что я уже вернулся из командировки — ну, или моя начальница просто не хотела со мной общаться… Разумеется, даже один печатный экземпляр получившегося текста оказался бы для них хорошей поддержкой, внушая уважение всякому, кто возьмёт его в руки, хотя бы своим объёмом — по крайней мере, мне так думалось. Ровно один сборник я к вечеру четверга сумел распечатать и отдать на переплёт в одну из городских типографий, с возможностью забрать заказ ранним утром пятницы.

Однако вечером четверга мне позвонила Печерская и сообщила неприятную новость: коль скоро пятничное мероприятие — в гораздо большей мере именно предзащита и, так сказать, смотр моих студентов, я на нём присутствовать не имею права! Иначе, дескать, слишком легко будет моим подопечным спрятаться за мою широкую спину, а наш педагогический коллектив хочет посмотреть, чего каждый из них стóит без моего заступничества. Мне же следовало появиться к полудню, потому что на полдень назначалось заседание кафедры. На это заседание выносились кроме рутины и два важных вопроса: во-первых, мой личный отчёт о руководстве проектом и моём, так сказать, «творческом методе», во-вторых, рекомендация Учёному совету вуза конкретной кандидатуры на должность заведующего нашей кафедрой.

Что ж, следовало слушаться… Я немедленно перезвонил Аде и огорчил её тем, что завтра с утра своих юных коллег поддержать не сумею. Обмолвился между делом, что, по моим ожиданиям, Ангелина Марковна в ближайшую неделю-две, заручившись кафедральной рекомендацией, будет назначена моей постоянной начальницей.

«Не будет», — хмуро прокомментировала девушка.

«А что так?» — улыбнулся я в трубку.

«Да просто предчувствие… И, это самое, Андрей Михайлович, вы «Родную сторону» давно не открывали? Купите завтрашний номер да почитайте!»

«Родная сторона» — это, как вы знаете, одна из городских газет, которая в наш век электронных СМИ до сих пор, однако, выходит, и даже, что удивительно, немаленьким тиражом.

«Ада, бедовая голова! — воскликнул я. — Чтó вы снова учудили?! Вы же дали торжественное обещание перед вашими товарищами отойти от всякого активизма, ещё во вторник утром!»

«Дала! — подтвердила Ада. — А интервью я дала раньше, в понедельник… Не волнуйтесь, всё будет в лучшем виде!»

[18]

— И всё, — вспоминал Могилёв, — действительно устроилось едва ли не в лучшем виде! Ладно, пусть и не в лучшем — но не в самом скверном: все мои студенты получили дипломы, а ваш покорный избежал немедленного увольнения. Впрочем, я забегаю вперёд…

Итак, к десяти утра пятницы, двадцать пятого апреля, участники лаборатории, хоть и без своего руководителя, явились на кафедру отечественной истории почти в полном составе (отсутствовал один Иван). Суворина встретила их и предложила пройти в кабинет начальника.

Мои студенты переглянулись — и отказались.

Ада в качестве старосты пояснила: они, как им передали, приглашены на предзащиту, а не на взбучку, головомойку или выговор. Предзащита — событие публичное, поэтому они желают, чтобы всё происходило в общей части кафедры, в «преподавательской», а не за закрытыми дверями. А Штейнбреннер процитировал какой-то параграф устава вуза, позволяющий им настаивать на этом желании.

Хорошо! — согласилась Ангелина Марковна. Вам же хуже…

Взяв из рук Ады свеженапечатанный сборник — мы с ней встретились в типографии утром, — моя начальница принялась листать тот, после — открывать наугад и зачитывать первое, что ей попадалось на глаза, сопровождая читаемое саркастичными комментариями вроде следующих:

— Какую ценность для науки имеют