Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Данный эпизод закончился насильственным заталкиванием Иришкой мужа в комнату к охрипшему пуделю и покупкой Таней войлочных тапочек для Машки. Но все это были полумеры. Терпения усидеть с кошкой на одном месте Машке хватило примерно на полтора дня.
Второй причиной раздоров, а может быть, даже первой, стало прогрессирующее хамство Митрофана Кузьмича.
Митрофан Кузьмич открыто возненавидел Бину Исааковну за двойные стандарты. Считавшая себя аристократкой духа Б. И., поджав губы, презирала Митрофана Кузьмича за деревенское плебейство и, как виделось ей, потребительское отношение к женщинам в целом. Взаимное неприятие уходило (краткая справка от Татьяны, унаследованная ею от мамы Зинаиды Петровны) в далекую середину 50-х, а именно в пору женитьбы Митрофана Кузьмича на молодой сироте. Бездетной Бине Исааковне не давали покоя теплые воспоминания о девчонке, потерявшей в войну родителей (ее отец погиб на фронте в первый год войны; героическая мать, с группой товарищей сбрасывавшая фашистские фугасы с крыши дома в Староконюшенном переулке, получила смертельный осколок в голову). Двенадцатилетняя девчонка не отправилась в детдом, а была взята на поруки не отбывшими в эвакуацию соседями и воспитывалась всеми понемногу, как дочь полка. Бина Исааковна хоть и полагала себя отъявленной атеисткой, но невинную душу, нашедшую с годами утешение в Боге и не пропускавшую ни одной службы в храме Илии Пророка во 2-м Обыденском переулке, поощряла и жалела. И тут возник рано лысеющий демон, завладевший добрейшим существом, пусть и не превратившимся, по выражению Б. И., из голенастого утенка в прекрасного лебедя. Движимый исключительно корыстными мотивами, он цинично растоптал скромное набожное существо и злонамеренно посодействовал ее помешательству; в этом Б. И. ни на йоту не сомневалась. Обвинение ни разу не было брошено перчаткой в лицо Митрофану Кузьмичу, но излучалось всем существом Бины Исааковны, если оба оказывались в едином – кухонном или коридорном – пространстве. (Тут к месту припомнить стойкую телевизионную страсть Б. И. к сериалу «Рабыня Изаура». Нелегкая судьба главной героини, ее беззащитная добродетель, сиротство, а также зависимость от хозяина сахарной плантации ассоциировались с образом несчастной молодой соседки, пропавшей по вине Митрофана Кузьмича в стенах одной из психиатрических больниц.)
Когда-то назначив себя ответственным квартиросъемщиком и главным квартирным казначеем, Бина Исааковна регулярно снимала показания электросчетчиков и производила денежную калькуляцию согласно занимаемым жильцами метрам. Калькуляция всякий раз становилась предметом яростных стычек с Митрофаном Кузьмичом. По его неколебимому убеждению, Б. И. приписывала ему неоправданные копейки за не использованные им киловатты в отместку за прошлое.
– Скоро со свечкой на толчок ходить буду! Назло этому верблюду горбному! Все равно что за целый полк дерёть! – во всеуслышание гремел Митрофан Кузьмич в коридоре.
– Пожалуйста, могу с себя полномочия снять! Рассчитывайте все сами! Посмотрю, во что это выльется! Нравится каждую неделю лампочки менять?! – выглядывала из дальнего предбанника Бина Исааковна и отважно хлопала дверью.
К слову сказать, я не припомню, чтобы Бина Исааковна или Митрофан Кузьмич чем-нибудь когда-нибудь болели. Их не брали даже легкие простуды. И если принять за аксиому формулу профессора Боткина, что все болезни от нервов, нервы у обоих были крепки как сталь.
За бытовым слоем электропретензий и коварным, поросшим быльем вторым браком Митрофана Кузьмича скрывалась взаимная классовая ненависть, всегда существовавшая между продолжавшими оккупировать столицу осколками крестьянства и притесняемой ими, исчезающей, как апрельский снег, коренной столичной интеллигенцией. Именно поэтому своего оглушительного противника Б. И. за глаза звала то пнем дремучим, то толоконным лбом – что не только служило ответом на горбного верблюда, но и полностью укладывалось в вышеозначенную антагонистическую концепцию.
На таком фоне периодические жалобы аккуратистки Иришки нам с Биной Исааковной: «От нечесаной Валеркиной гривы псиной по квартире несет, и куда только смотрит Таня, спит же с ним в одной постели», – казались детским лепетом.
– Митрофаныч совсем сошел с катушек, разлютовался не на шутку, – сказала однажды на кухне Иришка, когда мы, каждая для своих нужд (дочка моя в это время сладко спала в комнате), чистили над раковиной картошку, – Бина же для всех старается, всем услугу оказывает. Небось предложи кому-то из нас, никто морочиться бухгалтерией не захочет. А этому борову все неймется, за пять копеек удавится.
– Интересуетесь, почему Митрофаныч лютует? – приобнял нас с Иришкой Игорь, только что вернувшийся с черной лестницы после очередной смазки деталей Ласточки, предварительно ополоснув руки и выглянув из кухни в коридор убедиться, что его никто больше не слышит, – так я вам скажу, девчонки. Порченый он.
– Скажешь тоже, по-орченый, – не поверила Иришка.
– Слушайте обе меня сюда. Помнишь, – шепнул он мне на ухо, – шаги тебе мерещились и будто по ночам за стенкой паркет скрипел, пока Митрофаныч отсутствовал?
– Было такое, – не стала отнекиваться я. (Первое время мне действительно чудилось, что в комнате Митрофана Кузьмича кто-то ходит и протяжно вздыхает. Я даже интересовалась у соседей, не может ли кто-нибудь под покровом ночи вскрывать замок и проникать в пустующую комнату.)
– В тридцатых-то годах, – просвещал нас дальше Игорь, – в комнате Митрофаныча, еще до родителей сбрендившей девчонки, энкавэдэшник жил, отмороженный на всю голову, во враги народа записывал всех. Доносы строчил как угорелый. На собственную жену наклепал. Она у него в двадцатых, совсем молодухой, в Наркомпросе работала под началом самого Луначарского. А муженек и ее во вражий стан зачислил. Сталину, невзлюбившему Луначарского, хотел угодить. Так вот, она дожидаться прибытия «воронка» не стала, взяла и застрелилась из мужнего «вальтера», пока тот в ванной щеки бритвой скоблил к службе. Не желала по зонам чалиться. Красивая была, надругательств лагерных вертухаев над собой боялась. Записку оставила: «Будь ты проклят, дьявольское отродье», – и пулю себе в висок. Слава богу, детей у них не было. Вот и судите. Комнатенка еще та-а, с нехорошей историей.
– Откуда ты про такое можешь знать, Игорь? – прошептала Иришка.
– Эльза как-то рассказала. Их с Биной мать дружила с женой упыря этого, сама чуть из-за него под раздачу не попала. Изумительной породы и ума, говорила, была женщина, Марией звали. Луначарский ею просто восхищался, хотя смазливую жену-актерку имел, гораздо моложе себя. Кстати, предсказал этой несчастной Марии по руке мужа-садиста и короткую жизнь. Луначарский-то не только культур-мультур занимался. Хиромантию знал и уважал, считал
