Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

И меня обуяла тоска по холостой жизни. С удвоенной силой я осознала, сколь прекрасна была моя свобода и как я скучаю по своим соседям. По Тане, Машке, Иришке, Игорю, даже по Бине Исааковне, что там, даже по Валере. Да и Митрофан Кузьмич, несмотря на мрачный послужной список, не сделал мне ничего дурного. Короче, я страстно хотела назад. Хотела не только в полюбившийся мне дом и стены родных комнат, но и к моим соседям. Ни мытье поддонов, ни отскабливание раковин, ни, представьте, чистка унитаза не перебивали этого жгучего желания. Что, в общем-то, большинству нормальных людей наверняка покажется нонсенсом, парадоксом. А я мечтала вернуться к нашей уютной коммунальной атмосфере, к нашей смешливой кухонной перекличке под веселую апрельскую ругань скворцов за окном, к жарке мгновенно расхватываемых соседями блинов, о которых Бина Исааковна, снимая профессиональную пробу, говорила: «Они у вас, Оксана, слишком праздничные, с маслом перебарщиваете», а Татьяна, интеллигентно беря с моего стола три блина, скатывала их на своем блюдце в три трубочки и уносила в комнату – Машке, Валере и себе, а Игорь хватал дымящийся блин прямо со сковороды, подкидывал вверх, таким образом остужая, ловко ловил, запихивал в рот целиком, смачно рыгал и комедийно поглаживал выставленный вперед живот.

Я вспоминала мудрые слова Иришки, сказанные мне по телефону вместе с поздравлениями с преждевременными родами: «Если бы ты не съехала так по-глупому, то доносила бы нормально, родила бы в срок, уж с мытьем ребенка разобрались бы как-нибудь, Валерку, нашего профессора кислых щей, с его походами в ванную сообща бы приструнили. Бина была бы только рада этому. Никакой Бина не крокодил, у нее сердце не злое, я точно знаю».

Так бывает. Отчаявшейся измотанной женщине кажется, что все могло бы сложиться иначе, не столь тоскливо и безотрадно, не прояви она в свое время дурацкую жалость, будь она в выборе спутника жизни продуманнее, эгоистичнее, расчетливее, в конце концов. (Жалею = люблю – наипошлейшая из теорем русской жизни.)

Зайдя однажды промозглым ноябрьским днем после прогулки с коляской в лифт, я услышала от подъездной двери торопливые шаги: «Подождите, подождите», – и узнала в заскочившем за мной в лифт мужчине в драповом пальто Алана Чумака. Оказалось, он живет в этом доме несколькими этажами выше. Пока мы ехали в лифте, нежданно для меня самой из уст моих вырвалось: «Пожалуйста, помогите, сделайте так, чтобы мой ребенок не плакал круглосуточно!» «Хорошо», – ответил Чумак, скользнув по мне и по коляске потухшим взором. «Тогда, может быть, вы зайдете на несколько минут в квартиру?!» – воспламенилась я эфемерной надеждой. «Нет-нет, поработаю сквозь стены и этажи, – процедил он в воротник пальто, – должно подействовать на расстоянии». О результате его «воздействия» догадаться несложно.

От глубокого уныния и постоянного желания спать, спать, спать частично спасала кассета с «Ламбадой» группы Kaoma. Наслушавшись через гигантские наушники бодрящей мелодии до тошноты, в начале зимы я решилась (то ли за 25, то ли за 20 рублей в месяц) сдать свои комнаты. Откуда-то нарисовалась студентка-первокурсница Щукинского театрального училища. По такому случаю мне впервые удалось оставить дочку на мужа и поехать на показ комнат. Миловидная иногородняя девушка пришла в восторг от одного только вида мраморного парадного с дубовыми перилами (она была не первой, о-ля-ля). Комнаты вызвали у нее еще большее восхищение. К местам общего пользования она отнеслась индифферентно. Конечно, я провела с ней профилактическую беседу, предостерегла от всевозможных поведенческих ошибок, сделав особый упор на возрастном своеобразии Бины Исааковны. Девушка поклялась быть ангелом во плоти. Как водится в таких случаях (хотя все всё прекрасно понимают), соседям я представила девушку бедной дальней родственницей.

Эксцессы не заставили себя ждать. В канун Нового, 1990 года позвонила Иришка: «Слушай, Оксана, у нас тут ЧП. Бина рвет и мечет. Жиличка твоя по ночам кавалеров водит. Она их, конечно, всячески от нас пытается скрыть, они и в туалет-то, по-моему, никогда не ходят. Игорь видел, как она утром тайком под газетой выносила выливать что-то типа ночного горшка. Но нашелся один смельчак. Видать, здо́рово перебрал, ночью пошел мыться, уронил со стены таз, Бинину стиральную доску, орал там во все горло, пуская воду: “Перемен требуют наши сердца!”, вдобавок вытерся полотенцем Бины».

Уложив хорошо экипированную трехмесячную дочку в коляску, я на метро поехала приносить извинения Бине Исааковне. Оставила коляску со спящей дочкой в коридоре рядом с кухней, с замиранием сердца постучалась к старожилке в дверь. Та выглянула в темноту предбанника, подслеповато щурясь на меня (очков она не носила по боязни ускоренной усадки зрения). «Бина Исааковна, можете выйти на минутку в коридор, будьте любезны», – попросила я, ожидая продолжительного выяснения отношений и уж точно не думая прикрываться дочерью, которую на этот раз оставить с мужем не получилось. Б. И. вышла из предбанника, заметив коляску, включила в коридоре свет, отодвинула меня в сторону, потеряв ко мне всяческий интерес, внимательно вгляделась внутрь коляски, помолчала, после чего произнесла, прерывисто вздохнув: «Девочка спокойная… Не то что мои племянники… Все-таки девочки… Ох, Оксана, Оксана… (говорить мне ничего не пришлось, она все сказала сама, продолжая с пристрастием исследовать дочку.) Новый год на носу… Продуктами запаслись? Теперь буквально все дефицит. Вам питаться надо хорошо (снова вздох), больно вы худая. Так и быть, исключительно ради ребенка. Только передайте вашей приблудной беспардонной комедиантке, – голос старожилки отвердел, обретя знакомые нотки, – что она для всех нас тут, в своем бесстыжем мини-халате, как бельмо на глазу! Вываливать перед нами голые округлости?! Кого она хочет соблазнить? Валеру? Игоря? Может быть, Митрофана Кузьмича? Корректировать ее половую распущенность я лично не намерена, коль ее родители вовремя не озаботились, но если она хоть раз еще позволит себе надеть… привести… забыть выключить…»

Напуганную предстоящим изгнанием студентку я нашла в плачевном состоянии. В растянутом свитере и широченных, не по росту джинсах, забытых, возможно, кем-то из ее ночных гостей, она по-турецки сидела на паласе в гостиной и раскачивалась, как в глубоком трансе. Перед ней курилась благовонная индийская палочка и стояла миниатюрная фигурка смиренно сложившего у груди ладони Будды, что свидетельствовало о пережитом студенткой сильном стрессе. Оказывается, она не ела и не пила больше суток. Вылазка на кухню после происшествия приравнивалась для нее к восхождению на эшафот. В экстренном режиме я вскипятила чайник, напоила ее горячим чаем, завершив свою обличительно-воспитательную (чуждую мне по смыслу и конструкции) речь словами: «Мои гости, а их в свое