Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тяжелым выдался 1918 год. Распростившись весной с друзьями, Ксюша пришла к Арине. У крестной в ту пору ну в точности как сейчас: чуть муки, чуть крупы, и картошки – только на посадку. Ванюшка, спасибо, выручил: отдал ружье, то самое, что Ксюше досталось в наследство от отца. Он же и припасы дал: порох, свиней, капсюли.
Лето Ксюша прожила в тайге. Где мяса добудет, где колбы-черемши наберет, а к осени – ягод, орехов. Зимой добывала белку. Арина продавала беличьи шкурки и покупала зерно, овчины для шубеек, камусы для подшивки лыж. Зима была урожайной па белку, а Ксюша добычлива. Жила больше в тайге или на заимках. Иногда пробиралась на прииск Богом дарованный к Егору. И его семье надо было помочь. Несладко жилось товарищам. На прииске был восстановлен двенадцатичасовой рабочий день. За малейшую провинность рабочих штрафовали, а то и сажали в холодную. На селе появлялись отряды колчаковцев. Отбирали хлеб, скот, а недавно слух прошел: в соседних деревнях начали взыскивать старые недоимки.
Нерадостные думы охватили Ксюшу. Давило одиночество, усталость. Жила сторожась, прячась. Очень хотелось сейчас повидать товарищей, поговорить с ними, поделиться думами. Но далеко они. И Вавила, и Лушка, и Вера, До мельчайшей подробности вспомнила неожиданную встречу с Верой.
Было это в начале зимы. Снег сразу густо покрыл землю. Ударили морозы. Как-то возвращаясь с охоты, Ксюша решила; «По дороге к Егору зайду, полстегна маралятины оставлю, а он с Журой поделится…,»
К вечеру подошла к Копайгородку. Толкнула дверь Егоровой землянки и удивилась; «Заперта изнутри? С чего бы это?»
– Кто там? Моюсь я, – донесся из-за двери испуганный голос Аграфены.
В землянках на земляном полу моются в исключительных случаях.
– Это я, Аграфена, Ксюша…
– Одна?
Упал на землю дрючок, подпиравший дверь, на пороге показалась Аграфена в сарафане а кофте.
– Пошто закрючилась? И свету нету…
– Проходи, проходи скорей,
С нар шепот:
– Ксю-ша-а…
Голос знакомый-знакомый.
– Вера? Откуда ты? – сбросив мешок с мясом на пол, Ксюша села на нары и сразу нашла в темноте Верину руку. – Рада, што тебя повстречала. Истомилась я… – пожала Верины пальцы. – Аграфена, в мешке маралье стегно, возьми половину. А сарынь-то где?
– Спасибо тебе, Ксюша, выручаешь ты нас… А ребят к куме Катерине на село с ночевой отправила. Егорша седни в ночную смену…
– Ксюша, мы тебя ждали. Мне надо Алексея Степного повидать, – шепнула Вера. – Я одна до рудника Баянкуль не дойду.
…Ушли этой же ночью. До рудника таежнику на лыжах день ходу. Вера стерла в кровь ноги, не пройдя и половины пути. Губы кусала от боли, слезы замерзали на щеках, но шла.
– Может, тут, у костра переждешь, – предлагала Ксюша, бинтуя травой загата стертые Верины ноги. – Я сюда приведу Алексея…
– Нет, никак нельзя, чтоб его в чем-нибудь заподозрили.
– Ты не побрезгуй. Мы в тайге к ранам прикладываем сырое мясо. Раны не сохнут, и заживают быстрее. Давай приложим кусочек? Видишь, как хорошо, А сверху – траву, и никакой портянки не надо…
– До сих пор не опомнюсь, как тебя увидела, – говорила Ксюша, устраивая первый ночлег. Она торила лыжню и тоже устала. – Вера, не буду пытать, откуда ты, от кого? Но скажи: остались еще большевики на свете?
– Остались.
– И много?
– Да больше, чем было.
– Как разошлись в Ральджерасе, так все вокруг словно в воде потонуло. Вавила… – поправилась: – Алексей на руднике, ты и другие товарищи разошлись кто куда, и будто друг друга не знаем. А вокруг нас – Россия… на сотни верст, говорят. Это правда?
– На тысячи, Ксюша.
– На тысячи?! Неужто так велика? А мне казалось, шго я одна, а округ меня: Ваницкий, Кузьма, Симеон, колчаки. Такие как Тарас говорят: «Мне любая власть хороша, лишь бы землю пахать не мешала». И казалось: ночь округ меня да вьюга. На сотни верст ни огня не видать, ни дороги, ни изб… И вдруг ты пришла. Значит, есть еще наши?
– Есть, есть, Ксюша. Подожди, и Тарас будет наш. В России за Уралом – Советская власть. В Сибири тоже есть города и села, где Советская власть. И Москва наша. Понимаешь?
– А она далеко, Москва?
– Далеко, – и рассмеялась тихо. – Не в Москву ли собралась? – И уже серьезно: – Ты здесь нужна, Ксюша.
– Кому?
– Нашему делу. Сегодня ведешь меня к… Вавиле, завтра поручат другое дело.
– Скорей бы. Тоска меня, Вера, одолевает. Почитай, все время в тайге – то прячусь, то зверя промышляю. И на селе тоскливо народ живет: таится да шепчется…
– Знаю, знаю все…
Разгорался костер. Вера сидела на куче пихтовых веток и, полузакрыв от усталости глаза, вдруг как бы запела. Так показалось Ксюше.
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том:
И днем, и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом.
– Знаешь, Ксюша, даже не пойму, почему именно эти строки пришли мне сейчас в голову. Никакого тут лукоморья, никаких зеленых дубов… Наверно, навивы снега на ветках издали у меня представление о мире, полном очарования ожившей сказки. Не знаю…
Ксюша тихо опустилась рядом с Верой.
– А дальше… Дальше што?
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Там на неведомых дорожках…
– Вот и мы, Ксюша, бредем сейчас по неведомой дорожке…
Не первый раз в жизни Ксюша встретилась со словами, звучащими песней. И вновь они поразили ее. Боясь спугнуть очарование поющих строк, она попросила прочесть еще. Вера прочла и про Бабу-Ягу, и про царевича, что мимоходом пленяет грозного царя.
– Я и сама иду другой раз по тайге, смотрю, как роса на листьях блестит, как на цветке шмель повис, а рядом ключик по камням прыгает и звенит… И вот тут, – показала Ксюша на грудь, – тоже песня родится. Грезишь: такой, мол, красивой песни и на свете не было, а начнешь вслух петь, только и скажешь: ключик журчит, росинки висят, и все.
Подперев подбородок ладонью, Ксюша смотрела на раскаленные угли костра, на языки пламени, похожие на прыгающих зверюшек, и повторяла вслух: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…»
– Вера, до чего ладно сказано. Слова-то вовсе простые, а дух
