Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь.
Вавила потянул Веру за руку.
– Сядь. Извини меня, коли что не так сказал. Знаешь, Вера, и у меня, видать, душа в рубцах. Конечно, я мужик, Но и мне бывает невмоготу. Проснулся вот утром, посмотрел дочь, на Лушку, порадовался; хорошо, что мы вместе в такое тяжелое время. А вышел к костру, и все повернулось иначе. Им, моим дорогим, покой нужен, а что я им дал?
В словах Вавилы Вера уловила своя заветные думы и сказала, отвечая себе:
– Ты думаешь, без тебя Лушке было бы легче. Нет. Если только двое по-настоящему близки, им легче всегда. А если в тяжелое время они порознь… тогда вдвойне тяжело… Ты надумал, что сказать товарищам?
– Надумал.
…Час спустя, когда собрались все, Вавила сказал:
– Товарищи, нам надо уходит из Ральджераса. Здесь нечем кормиться. И мы не можем сидеть сложа руки. Кто на прииск подастся, кто в деревню. И каждому задача: искать друзей. Не падать духом. Есть люди, а много таких, что за нас.
– Расходиться – предательство! – выкрикнул Васька.
– А вступать в вооруженную борьбу мы пока не можем. Сначала надо собраться с силами. Что, Егор Дмитрич? Как идти на прииски или в деревню, если там солдаты? Надо научиться работать во вражеском стане, под самым носом у неприятеля. Сейчас мы поговорим подробнее. Я изложу вам наш с Верой план, а от вас жду совета.
– Труп стережете?
– Так точно-с, вашескородь, – вытянулся унтер, – Денно и нощно.
– Веди меня…
– Слушаюсь! Только, извините, вонько-с там…
– Кто первым осматривал место убийства?
– Притаеженский фершал, вашескородь, рогачевский староста и мы-с.
– Улики есть?
– Так точно-с. Его по затылку долбанули, лик цел остался, а возле найден безмен со следами прилипших волос, – докладывал унтер. – На прииске безменов нет вовсе, а в селе Кузьма Иваныч и его приказчик знают как есть все безмены. – Обернувшись, негромко позвал: – Платошка!
Из кустов вышел приказчик Кузьмы Ивановича. Он принарядился: рубаха красного ситца почти до колен, а сверху синий суконный жилет. Волосы расчесаны на пробор и смазаны лампадным маслом. Подойдя к Гореву, начал докладывать:
– Мы с Кузьмой Иванычем безмены сельчан знаем, как мать родную. У нас три безмена, извольте, могу показать. У Мефодия безмен. Еще безмен у Устина Рогачева. Так поднятый безмен на Устинов похож, как две капли.
– Не путаешь, не врешь?
– Врать не обучен, а чужие безмены обязан знать не хуже своих, на то я приказчик,
– Та-ак. Унтер, доставить сюда Устина.
Устина доставили быстро. Со связанными руками привели к крыльцу приисковой конторы – той самой конторы, что строили по его приказанию. Царем ходил по этим тропкам в свое время Устин. Завидев его, приискатели испуганно срывали шапчонки, А теперь самого, как медведя, приведя, только разве не за продетое в нос кольцо. Из злобного оцепенения Устина вывел Горев:
– Твой безмен?
Устин таращил глаза на безмен, с прилипшими к нему волосами. Этот самый безмен он несколько дней назад искал в кладовке и, не найдя, прихватив балдушку – большой молоток. Откуда, же взялся проклятый безмен?
– Узнаешь? – повысил голос Горев.
– Кого? – Устин обалдело огляделся вокруг. Глаза водянистые, словно пустые. От безмена не отопрешься, все его знают, и Устин выдохнул:
– Мой.
– Значит, ты убил Сысоя Козулина?
– Кто-то меня упредил…
– На скамейку его! Шомполами! Хотя… ну его к черту. Дело ясно и так. Вяжите убийцу, – и, зайдя в контору, написал телеграмму господину Ваницкому, что расследование закончено, преступник полностью изобличен и отправлен в тюрьму.
Руки Устина связаны за спиной. Рубаха разорвана. На лбу и под глазом кровоподтеки, и похож он на варначьего атамана, схваченного солдатами. Не согнуло его горе. Прямой, с широкой спиной. Виски чуть тронула седина.
– Иди ты, – толкнул Устина солдат прикладом в спину. – Иди, говорю.
Полприиска сбежалось смотреть, как скрутили бывшего грозного хозяина. Надо бы поклониться народу, как положено на Руси, прощения попросить, но не гнется Устинова спина. Волком смотрит он на народ. «Эх, самому бы Сысойку прихлопнуть, так знал бы, за што отвечать. А то вот похмелье в чужом пиру».
– Иди ты, иди, – солдаты гнали Устина к амбару.
Терпкий запах пихт врывался в пропахшую табачным дымом контору. Где-то недалеко затянул ночную песню дергач.
7
– Товарищи! Дорогие товарищи! – Вавила снял шапку. – Раньше перед дорогой присаживались, бесов обманывали: дескать, не едем мы, успокойтесь, отстаньте. Нам обманывать некого, а молчать мы и так намолчались. Споемте, друзья, на прощание.
– Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, – начала Вера. Остальные подхватили. Лица суровы, у некоторых влажны глаза и песня звучит, как боевая клятва друзей.
Вавила пел громче всех, стараясь песней прогнать угнетавшее волю сомнение. Сегодня ночью все спали, а он снова сидел у костра. Шевелил прутиком головешки, смотрел, снопы золотистых искр взлетали к звёздному небу, и думал, думал.
«Кулаком надо бить, а мы распускаем кулак на пальцы! Кого мы потом соберем?» Казалось, вчера все продумали: кто куда идет, что будет делать, и все же, не в силах побороть сомнения, как-то товарищам удастся выстоять в это смутное время, он разбудил Веру, усадил ее на бревнышко у костра, высказал все, что мучило.
– Нет, Вавила, сделаем как решали вчера. Жура, Аграфена, Егор идут на Богомдарованный. Я – в город. Ты уводишь остальных на дальние прииски и селишь их по одному, по двое в разных поселках. Ксюша укроется пока у Арины или у кого-нибудь на заимке. Через нее держим связь.
– Что делать с Лушкой? Боюсь за нее и за Аннушку. Может быть, спрятать их куда до поры?
– Попробуй спрячь, а потом о чем будешь думать? О работе? О нашем отряде? Или о них? И ты, думаешь, Лушка согласится расстаться? Да она в огонь кинется, только б вместе с тобой.
Все продумано, все кажется правильным, и все же Вавилу гложет сомнение: а может быть, есть другое решение? Он, пел и оглядывал товарищей. Вот Жура, длинный, сутулый. Два его сына и жена погибли на
