Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Николай Тимофеевич (быстро пишет, потом задумывается). А зачем это — «находясь в здравом уме и твердой памяти»?

Аркадий. Не знаю… Чтоб ясней было, наверное.

Николай Тимофеевич. А так что, не ясно, что ли?

Аркадий. Ну, может, вам ясно, а им нет. Все же завещание какое-то странное… то есть я хочу сказать… не совсем обычное, что ли. Вы бы прилегли лучше, Николай Тимофеевич, а то устали, круги у вас под глазами, скоро утро, а там и обход… давайте вздремнем чуток. (Ложится.)

Николай Тимофеевич. «В здравом уме!» Что же это, они экспертизу ума будут покойнику делать?! Нет, шалишь! Никаких тебе — «в здравом уме!» (Рвет бумагу и старательно пишет сначала, потом снова рвет и снова пишет. Задумывается.) Светает. А солнца все не видать. В городе никогда до девяти часов солнца не видать. А в деревне-то в это время отрадно ка-ак! Солнце на краю поля круглым боком стоит, эхом петухи друг с дружкой далече-е перекликаются, птицы под окошком только-только запели, а то вдруг собака забрешет… А где-то вдали поезд зашумит, и шум постепенно смолкает… Прямо «Деревенская симфония» Оффенбахера… А тут не слыхать петухов. Только вода в сортире шумит. Да больницей воняет. Да вот мертвяк перед глазами… У матери в деревне на могиле лет двадцать не был. Со дня похорон… Может, уже и могилы-то нет. Ликвидировали как заброшенную. Раскопали да какого-нибудь старика плотника сверху и захоронили… и весь тебе сказ… (Подписывает бумагу, бережно ее складывает и протягивает Аркадию.) На вот. Завещаю тебе, брат Аркаша, разыскать Элеонору Теплицкую и вручить ей в собственные руки. Скажи — от старого, ныне покойного дурака Кольки Серьмягина. На добрую память.

Аркадий (берет бумагу). Да ее вроде еще где-то утвердить надо… И потом…

Пауза.

Николай Тимофеевич. Да… С тобой-то ведь тоже еще не все ясно. Давай обратно. Точно. Ее заверить надо. У нотариуса. (Берет бумагу и прячет.) Я ее Лидии Алексеевне отдам, она и заверит, ей и разыскать завещаю. Лечить не вылечила — пусть хоть потом позаботится… (Пауза.) Эх, была не была! Завтра сбегу из больницы, слетаю в Ленинград, сам разыщу там доктора наук старушку Элеонору Теплицкую и отправлюсь с ней доживать свои последние денечки на родину, к могилам родным, коли еще целы…

Пауза. Потом возникают тяжелые шаги по коридору. Шаги приближаются В закуток коридора заходят два с а н и т а р а в марлевых масках, они подходят к носилкам с покойником и начинают разворачивать их.

Первый санитар. Так когда, говоришь, Василий, здешний буфет открывается?

Второй санитар. В девять.

Первый санитар. А пиво там есть?

Второй санитар. Обалдел, что ли? Окромя кефира и «Ессентуков», никаких бутылок. Строго запрещено.

Первый санитар. А за пивом куда бегаете?

Николай Тимофеевич (не вставая с кровати). Вы что же, добры молодцы, работаете таким образом? На ночь мертвяков перед глазами больных людей оставляете? Думаете, больному человеку удовольствие всю ночь на мертвяка глядеть?

Первый санитар. Ночью, дяденька, больному человеку спать надо, а никуда не глядеть.

Николай Тимофеевич. А ты меня погоди учить-то! «Дяденька!» Больному человеку, может, ночью-то как раз и не спится!

Второй санитар (приглушенно). Вы не волнуйтесь, больной, сейчас враз увезем, и полный порядочек. Санитаров у нас не хватает — вот уже третью неделю без выходных работаю, а он у нас новенький — только сегодня приступил.

Первый санитар (приглушенно). А что мертвяк… мертвяк, он никому не помеха. Он тихий. Я вот прежде но ночам на машине «скорой помощи» в бригаде ездил — так там все в полнейшем ажуре, если без сознания или уже мертвяк попадется, а то вот как объявит диспетчер по селектору вызов и прибавит: «Осторожно, пес с башкой!» так мурашки у всех по коже.

Аркадий. А что, разве «скорая» и бешеных собак забирает?

Первый санитар (тихо смеется). Да нет, я не про то. Мы так на «скорой» пьяных с травмой называем. Ну и силищи в таком появляется, ну и буйства! Одна агрессия — и никаких других мыслей. К такому надо уметь и подойти, осторожно надо, только со спины подходить. И сразу хомута заделать.

Николай Тимофеевич. Это как же? Как лошади хомут на шею, что ли?

Первый санитар (приглушенно смеется). Да нет, я не про то. Заделать хомута — это значит рукой его надо сзади за шею обнять и надавить легонько — на сонную артерию надавить. Наступает кратковременное удушье, тут его поднять надо, в машину «скорой» отнести и между сиденьями положить, чтобы двинуться не смог, когда очухается.

Николай Тимофеевич. Слыхал, брат Аркаша?! «Пес с башкой!» «Хомута заделать!» Прямо ветеринары! И это ведь медицинский персонал говорит про больного человека, с травмой. А кругом вопим — гуманизм, гуманизм! Все человеку, все для человека! Везде и повсюду у нас одни лишь слова. Одни слова! Тьфу!

Второй санитар. Вы потише, больной, спят все кругом!

Николай Тимофеевич. А как тут тише? Он что же, этот сопляк, не знает, что больной человек есть больной человек, мало что выпил! К нему надо помягче, с деликатностью подойти!

Первый санитар. Я и сам прежде так думал, когда пришел. Злился на всех, кто мне что да как объяснить старался, думал — кругом одни звери. А как один раз сам на настоящего «пса с башкой» нарвался, так враз от деликатности отучился. Вызвал, значит, нашу бригаду диспетчер по адресу к телефонной будке. Приезжаем — на улице никого, один человек стоит и руку вперед вытянул, а ладонь у него бритвой срезана и, как бифштекс, на ниточке болтается. И кровища, конечно кругом. Ну, пошли мы к нему. Напарник мой, как всегда, на всякий случай сзади его обошел, а я, как всегда, нормально иду — прямиком, поговорить, «обнюхать», значит, как у нас называется: надо, чтобы он слово сказал, — алкоголь ведь на выдохе, через легкие выделяется. Говорю я с ним, а он ни гу-гу, улыбается только грустно и головой на свою вытянутую руку кивает. Ну думаю, полный порядок. «Пройдемте, гражданин, к машине, — говорю вежливо, — поближе к свету, там вам врач квач наложит — вату с перекисью водорода, и в больницу отвезем — зашиваться». И деликатно его под руку. И вдруг он как отпрыгнет и как ни с того ни с сего со всей силы мне в зад ногой сапожищам врежет, полгода со сломанным позвоночником в больнице отвалялся — ни встать, ни сесть, чуть из медучилища не вылетел — врачи думали, что уже ходить не смогу. И полгода