Апокриф - Владимир Гончаров

— Действительно, наивно… — тихо ответил Острихс. — Я стараюсь не допускать, чтобы мною манипулировали.

— А в политику безо всякого плана, без прикрытия, без союзников, без цели даже лезть не наивно? — воззвал Тиоракис к рациональному началу «Чужого», — руку в машину просто так засовывать, только от желания посмотреть, что выйдет, не наивно?

— То, что я делаю, к политике отношения не имеет… Во всяком случае, прямого, — спокойно возразил Острихс.

— Да как же это, «не имеет отношения»?! А чем это еще можно назвать?! — взвился Тиоракис. — Ты ведь, не ребенок, чтобы не понимать этого?!

Острихс оставался на удивление спокойным. Он даже улыбался.

— Может быть, для других это политика. Со стороны это, возможно, выглядит как политика. Но для меня это эксперимент. В рамках моей философской концепции.

— Какой еще эксперимент? Ты мне раньше ничего такого не говорил…

— Ну, в конце-концов, могу я что-нибудь оставить про себя?

— Нет, правда, что за эксперимент?

— Закончу — доложу! Устраивает?

Тиоракис почувствовал в голосе Острихса неожиданную сталь и даже оттенок чего-то похожего на неприязнь. Он понял, что давить в этом направлении далее нельзя под риском немедленного разрыва.

— Ну, хорошо, извини… Я знаю, что ты этого не любишь. А отложить этот… эксперимент… на некоторое время, скажем, до окончания выборов, нельзя?

— Нет, Воста, нельзя. Он как раз с выборами и окончится.

— Ну, ведь эти выборы не последние?

— А тогда, зачем откладывать? Разве что-нибудь изменится? Люди успеют стать совершеннее? Нравы смягчатся?

«Я успею слинять из этого дела! — хотелось заорать Тиоракису. — И тебя гробить будут хотя бы не моими руками!» — вслух же он произнес:

— Ладно! Думал я, что обойдусь без этого, но придется сказать…

— Ну? Что еще? — Острихс явно давал понять, что не желает продолжать разговор на эту тему.

«Что еще, что еще! — раздраженно и про себя передразнил «Чужого» Тиоракис. — Должностное преступление буду сейчас, совершать, вот «что еще»!»

Это вариант приберегался им на крайний случай. Такой шаг не был санкционирован руководством и поэтому выглядел бы серьезным проступком в глазах начальства, несмотря на все объяснения, заготовленные Тиоракисом на тот случай, если придется оправдываться.

Получив возможность постоянного и достаточно доверительного общения с «Чужим», Тиоракис вскоре убедился, что повлиять на этого человека с целью перенастроить его на сотрудничество с партией власти не удастся.

Самое удивительное, что Острихс, по-видимому, действительно не имел никаких особенных личных или более общего порядка претензий к тем, кого с удивительным упорством помогал проваливать на выборах, и не строил никаких иллюзий насчет других, которым помогал выигрывать. Для того чтобы выбрать методику переубеждения, Тиоракису необходимо было понимать, в чем собственно состоит позиция объекта, на который он собирался влиять, на какие клапаны следует давить, какие тезисы разрушать… А здесь — ситуация идиотская, как будто ломишься в открытую дверь: «Послушай, Острихс, ну, объясни мне, наконец, в чем твое принципиальное расхождение с Объединенным Отечеством?» — «Собственно, ни в чем. Нормальные ребята. Люди, как люди» — «Ладно. Чем лучше националисты, которым ты помог последний раз?» — «Лучше? Ну, это вряд ли!» — «А радикальные демократы?» — «Я тебе уже не раз говорил, что они мне все на одно лицо. Для меня безразлично, кто будет стоять у власти. Любое государство давит свободу личности». — «Так почему же, кто угодно, кроме Объединенного Отечества?» — «Сам не знаю. Балуюсь, наверное. Шутка свободного философа!»

Ну, и как тут влиять? В чем переубеждать?

Тиаракис, разумеется, подозревал, что не до такой уж степени он влез в душу к «Чужому», чтобы у того для него не осталось никаких закрытых тем. Как у всякого человека, что-то такое должно было существовать и у Острихса, куда он не пускал никого.

Но вот с тем парадоксом, что «Чужой», буквально варясь в политической каше, сам политикой не занимался, наверно, следовало согласиться. Если понимать под этим термином «совокупность средств и методов, посредством которых индивид или группа индивидов добиваются реализации своих личных или групповых интересов в социуме», то поведение Острихса выглядело совершенно бессмысленным: интерес не просматривается, ближайшие и перспективные цели не видны, методики не ощущается…

Это особенно ясно стало Тиоракису, когда однажды он явился свидетелем того, как «Чужой» на практике делает выбор между «женихами», — так среди спутников Острихса именовались соискатели его поддержки на каких-нибудь очередных выборах.

«Женихов» в тот раз было двое.

— Воста! Монетка есть? — спросил Острихс.

— Четвертак устроит? — ответил Тиоракис, извлекая из портмоне никелевый кругляшок.

— Все равно… Так, орел — «Труд и Справедливость», решка — «Клерикал-консерваторы». Бросай!

Выпала решка.

Это что, можно назвать политикой?!

А вот теперь оказывается, что он какой-то эксперимент проводит! Чудик ненормальный! Приставил револьвер к виску и щелкает! Выстрелит или не выстрелит? Обязательно выстрелит! И заряженный патрон уже на подходе! И этот патрон — я!

Тиоракис постоянно помнил, как некоторое время назад калькулировал на пустынной морской набережной зимнего курорта сложный баланс из чувства служебного долга, из собственной симпатии к Острихсу, из интересов Родины с поправкой на процент содержания в них узких интересов власть предержащих, из внушенных с детства понятий о порядочности, из осознания самых разных возможных последствий всей этой истории для его личного благополучия, из желания послать все к черту и так далее… Помнил, с ужасом убеждаясь, что «мягкий вариант» воздействия на «Чужого», который позволил бы накормить волков при сохранении овец, явно проваливается, а время до перехода к жесткому варианту», о котором недвусмысленно говорил Мамуля, сокращается как подожженный пламяпроводный шнур.

Поняв, что полюбовно убрать «Чужого» с пути, по которому катила машина власти, не удастся, Тиоракис решил прибегнуть к промежуточному варианту, а именно: каким-то образом заставить упрямца отойти в сторону хотя бы на оставшийся до парламентских выборов период. Расчет был прост — степень опасности «Чужого» для Объединенного Отечества в чисто тактическом плане снизится, и можно будет убедить руководство повозиться с «объектом» еще какое-то время, не прибегая к крутым мерам. А дальше… «А дальше, может, ишак сдохнет, может, эмир, а может, и я» — перефразировал Тиоракис себе в утешение старый анекдот.

Для реализации этого своего плана, который уже выбивался из канвы, намеченной руководством, Тиоракис решил использовать чувство самосохранения, которое, несомненно, было присуще Острихсу. О том красноречиво говорила хотя бы история с его бегством из страны после контакта с папашей Дрио.

С этой целью Тиоракис устами Восты Кирика стал постоянно тростить Острихсу, что уровень политического напряжения вокруг него достиг опасного уровня, что у него, наверняка, появилось много врагов, которые способны на очень серьезные шаги. О том же он побеседовал с Рептом и здесь, судя по всему, нашел полное понимание. Немногословный «администратор» даже отважился на соответствующий разговор с Острихсом, но никакого результата, так же, как и Тиоракис, не достиг. «Чужой» упорно не желал видеть опасности. Видимо, он относился к тем натурам, которым, чтобы испугаться, нужна более реальная угроза, чем даже очень убедительные логические построения.

И вот тут Тиоракис решился на поступок, который, без большой натяжки, сам для себя определил как должностное преступление.

— Все-таки, выслушай меня. Это очень серьезно.

Острихс молчал.

— Две недели назад я ездил домой. Помнишь?

Это была полуправда: он действительно побывал дома, однако, главной его целью была встреча с Мамулей. Тиоракис докладывал ход разработки «Чужого», пытаясь успокоить нетерпение своего руководителя, подгоняемого еще более высоким начальством, которое, в свою очередь, нахлестывали уже с самого верха.

Дальше пошло необходимое вранье.

— Я там встретился со своим товарищем еще по университету. Совершенно случайно… на рыбном рынке, представляешь? Ну, обрадовались, завернули в кафе посидеть… Мы ведь вместе юридический факультет заканчивали. Я-то пошел в цивилисты, а его на следствие тогда понесло. Короче, сейчас он гэбэровец, насколько я понял. Я не знаю, что у него там за история… то ли с начальством разлад, то ли с совестью, не такая уж редкость это сейчас… сам знаешь. Вот, Майфет наш тоже свое таможенное управление с какой-то стати бросил, да к тебе прибился… Бывает, словом… Так вот, трепались мы долго… Понятное дело — сто лет не виделись: «Как ты?» — «А как ты?» — и все такое прочее. Ну, наконец, дошел я до того места, когда с тобой познакомился… Рассказал, как мы мотаемся по стране… ну, и вообще, как… Ведь не секрет же? И вот с этого места его как-будто подменили: стух как-то, отвечает невпопад… Ну, а, когда из кафе вышли… я, собственно, прощаться собирался… И вот тут он попросил себя проводить. Я так и понял, что неспроста… Видно по нему было, одним словом… Когда проходили через парк, он остановился и говорит: «Сам не знаю, зачем я это делаю, но имей ввиду; в окружение твоего Острихса внедрен агент. И не просто стукач, а специалист, по моим сведениям. Откуда у меня такая информация, не твоего ума дела. Я и так предельно рискую. Кто именно, мне не известно, но задача его — подготовить основания для изъятия Острихся из игры. Под этим подразумевается обвинение в каком-нибудь преступлении, связанном с экстремизмом, и арест. А дальше может быть все, что угодно, вплоть до физического устранения, в зависимости от того, как он себя поведет» Вот это последнее, сказанное от имени придуманного «университетского товарища», было уже самой чистой правдой.