Апокриф - Владимир Гончаров

В свое время он закончил школу еле-еле на средние баллы, поскольку учился, что называется, из-под палки. Нудная дидактика учебного процесса наводила на него страшную тоску и рождала труднопреодолимое желание сбежать с уроков, что он и проделывал весьма регулярно, отчего заслуженно считался одним из самых неисправимых прогульщиков. Родители, конечно же, хотели, чтобы Нонна продолжил образование, но с такими результатами тестов, которые он имел, на что-нибудь престижное рассчитывать было трудно. Карьера врача, ученого, или, на худой конец, юриста ему явно не светила. Чтобы только успокоить отца и мать, молодой человек поступил в колледж, где готовили специалистов в области коммунального хозяйства: всякие там водопроводы, фильтры, канализационные системы, электрика да лифты. В общем-то, если подойти к этому делу серьезно, тоже весьма респектабельно и при определенной удаче даже доходно. Однако, как и следовало ожидать, Нонна смог вынести пытку чертежными инструментами, изометрическими проекциями, расчетами давления, напряжения, сечения, фланцевыми соединениями, регламентами безопасности работ и прочими столь же увлекательными вещами лишь в течение одного семестра, к концу которого стал появляться в колледже все реже, на сессию вовсе не вышел, вследствие чего был безжалостно и совершенно справедливо отчислен. Родителям пришлось смириться с тем, что их сыну придется приискивать себе способ пропитания, не требующий большой квалификации.

Сам же Нонна полагал, что такая профессия ему известна. Писатели и поэты — вот те баловни судьбы, успех которых практически никак не связан со специальным образованием. Ни один из по-настоящему великих представителей этого счастливого племени совершенно точно не имел удостоверения учебного заведения, которым бы подтверждалось такое его предназначение. По наблюдениям Нонна, как-то так выходило, что настоящий писательский или поэтический дар давался кому угодно: врачам, архитекторам, шпионам, титулованным бездельникам, профессиональным воякам, забубенным люмпенам, иногда даже государственным цензорам, в общем, лишь бы кому, но только не людям с дипломами филологов. Главными же образцами для подражания и опорою надежд молодого человека являлись биографии двух всемирно известных литераторов. Один из них (отечественный) пришел к писательству из полунищей семьи, через грязную и предельно грубую жизнь простого матроса промыслового судна, и дополнил копилку впечатлений скитаниями в армии бесприютных и вечно пьяных бродяг. Другой (зарубежный), в силу раннего сиротства и жестокости нравов прошлого времени вытолканный из детства прямо во взрослую жизнь, называл своими «университетами» обитание в самых низах пролетарской среды и вынужденные путешествия в обществе разнообразной голи перекатной в поисках работы и пропитания. Ни тот, ни другой не обучались на филологических факультетах и добились всего исключительно самообразованием и природным талантом. Оба они в свое время стали самыми высокооплачиваемыми писателями — каждый у себя на родине, а именем одного из них даже был назван литературный институт.

Надо ли говорить, что Нониа подозревал в себе писательский дар, а интенсивное и бессистемное чтение считал возможным принимать за самообразование. Чтобы заложить фундамент будущего успеха, оставалось только набраться впечатлений.

Отчасти следуя примеру своих маяков, он нанялся матросом на круизный лайнер, отправлявшийся в далекий рейс на Срединный Архипелаг. Собственно, матросом он только назывался, а по сути был разнорабочим: грузчиком, уборщиком технических помещений, мойщиком стекол и чистильщиком «медяшки». Регламент плавучего острова развлечений требовал, чтобы младший технический персонал как можно меньше маячил на палубах в свободное время, а вступать в неслужебные контакты с гостями строго воспрещалось. Так что увеселительное кому-то плавание, для Нониа обернулось изнурительно-однообразным ползаньем с разнокалиберными щетками по самым грязным закоулкам корабля — в рабочие часы, а в свободные — унылым заключением в кубрике под нижней палубой, из единственного иллюминатора которого не было видно ничего, кроме однообразно несущейся вдоль борта вспененной воды. С таким же успехом, не выходя из дома, можно было бы наблюдать струю, бьющую из крана в ванной комнате. Достаточно колоритных личностей, обещавших стать прототипами героем его будущих литературных шедевров, в этом месте тоже не наблюдалось. В основном, здесь обитали люди среднего возраста, давно расставшиеся с честолюбивыми мечтами или никогда не имевшие таких, привыкшие тянуть постылую лямку ради относительно приличного заработка. Интересы и разговоры их касались, в основном, отработанных часов, предполагаемых выплат, выгодных покупок в беспошлинных зонах, курса валют, беспредела таможенников и наиболее эффективных средств для лечения венерических заболеваний. К тому же оказалось, что Нониа довольно сильно подвержен проявлениям морской болезни. Самая небольшая качка выводила его из строя, бросала в койку, лишала заработка и премиальных…

Через две с половиной недели всех этих нравственных и физических мучений, так и не добравшись до экзотического Срединного Архипелага, Нониа списался на берег в одном из портов Султаната Зати-Саб, имея на руках минимальную сумму денег, позволявшую надеяться на возвращение домой при помощи консульского учреждения НДФ. Консульство, однако, его не дождалось. Недалеко от порта, в парке, вблизи городской набережной, на залитой солнцем травяной лужайке, в тени пышных субтропических деревьев Нониа натолкнулся на группу, человек в двадцать парней и девушек, о которых сразу подумал, что это студенты-туристы и что они явно с севера континента, то есть почти земляки. Всем им было, наверное, немного за двадцать, хотя многие из ребят явно взрослились, маскируя свою молодость вольно росшими бородами и буйными космами «причесок». Облачения их составляла очень небогатая и чрезвычайно пестрая одежда, которую придирчивый стилист непременно обозвал бы обносками и лохмотьями. Их багаж — разнокалиберные и разновозрастные рюкзаки или даже просто большие холщевые сумки — образовывал небрежную пирамиду, вокруг которой молодые люди свободно расположились на отдых в самых беззаботных позах и, в большинстве своем, с увлечением предавались беседе, за исключением одной только парочки, которая самозабвенно целовалась.

Нониа задержался возле живописной ватаги, прислушиваясь к разговору. Говорили явно на кальгском, но совершенно неожиданно для себя он услышал и родную речь. Двое из интернациональной компании молодых путешественников действительно оказались соотечественниками Нониа.

Поначалу Нониа хотел всего-навсего получить от них помощь в части розыска консульства, но завязавшаяся беседа кардинально переменила его планы. Оказалось, что ребята сами только что прибыли из Кальгской Республики, чтобы присоединиться к своим единомышленникам из так называемого «Вольного братства», которые стоят лагерем недалеко от города, рядом с древним храмом Созерцателя Вселенной. Из обрушившейся на него полуфилософской-полурелигиозной терминологии Нониа смог только уловить, что целью молодых людей является то ли изучение, то ли освоение каких-то «духовных практик», до которых обитающие в окрестностях храма местные отшельники — большие доки.

Почти без перехода и совершенно точно без какого-либо сомнения, но со свойственной молодости самоуверенной беспечностью новые знакомые тут же предложили Нониа присоединиться к их компании.

Нониа в это время пребывал не в лучшем настроении. Оно и понятно, — мальчишке неполных двадцати лет, почти без средств оказаться в совершенно незнакомой стране среди чужих людей и обычаев, за полторы тысячи километров от ближайшей границы своей родины, — испытание не самое простое: есть, чем озаботиться и о чем взгрустнуть.

— Ну, чего? Что ты, как кислого наелся? — тормошил его в то же время совершенно беззаботный соотечественник из «Вольного братства» и добавил, обращаясь к своему товарищу, — может дать ему? А?

Тот легко согласился:

— Ну, дай! — и легкомысленный «Вольный брат» тут же нырнул рукою в маленькую сумочку, притороченную к поясу, немного там порылся пальцами и извлек на свет Божий небольшой, размером с карамельную пастилку, комок какой-то массы и сунул его к лицу Нониа.

— На, жуй!

— Что это? — слегка дернувшись, поинтересовался Нониа, но новый его знакомый со слегка неадекватным смехом потребовал:

— Да, жуй ты! Не отравишься!

Сам не зная, почему, Нониа подчинился этому бесцеремонному, но, впрочем, вполне доброжелательному напору, и сунул малоаппетитный на вид комочек себе в рот. Вязкая масса имела выраженный терпкий привкус каких-то трав или плодов и создавала ощущение холодка на небе, что позволяло заподозрить наличие в ее составляющих эфирных масел.