Сложенный веер - Сильва Плэт

— Мне это не грозит. Или не светит. Как вам нравится. У меня…

— У комиссованного лейтенанта Антона Брусилова есть право пребывать на Земле. Или где ему захочется, — Разумовский порылся в горке бумаг и вынул конверт с оранжевым грифом конфедеративной службы безопасности. Взял у Тона из пальцев стакан, отдал конверт. Тон с интересом развернул. Фотография, голограммки, маленький чип в правом нижнем углу.

— Где вы это достали? И почему?

— Есть хочешь?

Антон со стоном откинулся на подушку.

— Вы надо мной издеваетесь?

— Я хочу тебя накормить. Ты ничего не ел со вчерашнего утра. А для этого убери паспорт, еще капнешь чем-нибудь.

Это уже не как с несовершеннолетним, а как с ребенком. С дошкольником. Тон вздохнул и засунул паспорт в карман джинсов, висевших на спинке кровати. На спинке кровати? Черт возьми, как они туда попали?

— Вы меня, что, раздевали?

— Ну не в полной же экипировке было тебя класть? — Разумовский выглядел явно смущенным. — Ты одевайся, умывайся иди, в ванной есть полотенца. Сможешь?

— Да, — Антон неожиданно для себя опять улыбнулся. — Я есть хочу.

— Вы когда им обещали вернуть меня в больницу?

Костер догорал, шашлыки были доедены, и военная дисциплина брала свое. Нужно было срочно решать вопрос, зачем командору понадобилась Дилайна, и возвращаться на место. А то еще нагорит от медицины! Земной паспорт в кармане — это, конечно, хорошо, но… Тон любил точно знать, где он находится.

— Я им ничего не обещал. Прямо как лорд Дилайны.

Ну, наконец-то.

— Давайте к делу.

— Ты о чем?

Антон поднялся, подбросил пару веток в огонь, резко развернулся и встал перед Разумовским.

— Хватит в игрушки играть. Вы меня привозите сюда. По дороге намекаете про Дилайну. Сейчас опять. Я знаю, что вы знаете. Земное имя и прочая мутотень в открытом файле — фикция. Лейтенанта Антона Брусилова не существует. Не существовало, пока кто-то, теперь подозреваю, что это могли быть вы, не захотел его создать. Была человеческая ветошь, полутруп, кем-то зачем-то вытащенный из ситийских шахт и притащенный на Рипарию. Откачали, предложили жизнь в обмен на «послужить Конфедерации». Я согласился. Воевал как положено. Вы мой послужной список знаете. Там не только Сколопакс и Аккалабат. Там много чего. Теперь я спрашиваю: что? Вам. Еще. От меня. Надо.

— А до ситийских шахт? Ты помнишь что-нибудь?

— Что вас конкретно интересует?

— Не заводись.

Этого слова Тон никогда не любил. От него он заводился с полоборота. И если бы не завелся, а действовал поосмотрительнее, то не лежал бы спустя полминуты мордой в землю, ногами в костер. Реакция у Разумовского оказалась офигительная для землянина, техника броска — прямолинейная, но эффективная, как у верийцев, и держал он Тона за заломленную назад руку крепко, так, что не возникало дурацкой идеи попробовать вырваться.

Тон постучал ладонью по травке:

— Брейк. Я сдаюсь. Во-первых, я не совсем в форме. Во-вторых, я прожгу казенную обувь. В-третьих, рукопашный бой не лучший вид деятельности после обеда. Не слезете с моего желудка — придется кормить меня заново.

Гетман усмехнулся, отпуская захват:

— Ну, разумеется. Я и забыл, что в спецназе после обеда полагается глубокий двухчасовой сон. На пуховых подушках, в хорошо озонированном помещении. Уж извини за такое нарушение режима.

— Это вы меня извините. Погорячился, — поднимаясь с колен, Тон морщится от боли и видит, что Разумовский это заметил и отвел взгляд. Напустив на себя беззаботный вид, придирчиво отряхивается, протягивает руку:

— Правда, простите. Не знаю, что на меня нашло.

Разумовский пожимает руку, декламирует торжественно:

— Послушай, брат Сальери. Коль мысли грустные к тебе придут, используй метод доктора Ковальской. Откупори шампанского бутылку…

— А здесь есть где стрелять? — удивляется Тон. Метод борьбы со всеми невзгодами по доктору Ковальской действует безотказно. Он называется «Пошли, постреляем». Шампанское может прилагаться. Но после того, как киберплексовые мишени станут «не подлежать восстановлению».

Разумовский делает приглашающий жест в сторону дома:

— Тебе понравится.

Когда через час с небольшим они, потные, мокрые, выходят из тира, Тон уже и без шампанского настроен миролюбиво. Если бы человек-легенда хоть на немного не соответствовал слухам, которые ходят о нем в вооруженных силах Конфедерации, было бы тоскливо. Но Разумовский дал шороху. Показал класс. Зажег по полной. Предоставив Тону возможность выбирать самые заковыристые режимы стрельбы, ни в одном не ударил лицом в грязь. И без лишних выпендриваний, что тоже Тону импонировало. Просто стрелял, подсчитывал очки, хмыкал удовлетворенно или недовольно, косился на мишени Тоновы, где высвечивался примерно тот же результат — иногда чуть получше (при стрельбе втемную была ощутима разница ночного видения), иногда чуть похуже (ветер и неравномерную плотность атмосферы Гетман просчитывал с недостижимой точностью). Сам получал явный кайф от стрельбы и другим не мешал. Такое поведение в тире Тон ценил, поэтому вышел на воздух снова примиренный с действительностью.

Явилось и «шампанское». В виде дорогого хорошего коньяка. Гетман плескал щедро — по половине пузатого хрустального бокала — долго грел сосуд в ладонях, прежде чем выпить, щурился на заходящее солнце.

— Черт, да я просто не знаю, как тебе сказать!

— Что? — Тон приподнял бокал, оценивая цвет напитка. Боль в спине куда-то исчезла. Кресло-качалка казалось самой бесполезно-удобной мебелью в мире.

— Одну вещь. Вернее, много вещей. Но одна есть главная.

Нет, в жизни точно нет очарования. Во всяком случае — очарования, способного продлиться более двух часов подряд. Скажите мне, если я неправ.

Гетман поднялся и стал расхаживать по террасе. Струганые доски скрипели под его ногами, и Тон подумал, что дом этот старый, очень старый, явно старше его хозяина.

— Вы уже столько слов сказали, что пора сказать хоть одну вещь, — резонно заметил Тон.

— Ты телесериалы смотришь?

— Это главная вещь? Или очередной заход на запасной аэродром? По глиссаде.

— Тон, я сейчас буду выглядеть как в сериале. Но не про супермена или там про шпионские страсти, а как в мыльной опере для домохозяек.

Тон начинает ржать:

— Игнасио, Игнасио! Твой отец оказался жив! Иди скорей, познакомься со своим отцом! Выходит Игнасио, которому пятьдесят лет и у которого самого есть сын, который понятия не имеет, кто его родители и где они. Его украли в младенчестве. Игнасио тоже не знает, что его сын жив. Отец Игнасио тоже ничего не знает. И никого не узнаёт. Совершенно непонятно, как при такой всеобъемлющей тупости и провалах в памяти он вообще нашел у женщины место, куда нужно сунуть, чтобы сделать ребенка. Так, что ли? Вам не потянуть. У вас для этого слишком мозги на месте.