Сложенный веер - Сильва Плэт

Антон сползает с подоконника и топает обратно в кровать. Вроде бы надо быть благодарным за то, что оказался по счастливой случайности в практически безобидном участке гравитационной решетки: его даже сразу узнали. Трупы двоих его товарищей были расплющены настолько, что их не смогли опознать, третьего не нашли. Вроде бы надо быть благодарным. А не хочется.

Стук в дверь заставляет его удивленно поднять голову. Докторам и медперсоналу стучаться незачем, из «своих» навестить его здесь никто не может: «чрезвычайщикам» в больницу Звездного совета вход воспрещен. Каверин? Он был два раза, потом Тон велел ему не париться: если Гарик начнет навещать всех, кто покалечился на «его» миссиях, ему времени на работу не хватит. Как и командору Разумовскому, который сейчас нарисовался в дверях и таращится на меня со странным выражением.

С ума можно сойти, меня в больнице навещает сам Гетман. Если бы моя ящерица сползла со стены и зашла сюда через дверь на задних лапах, я бы меньше удивился. Но, зуб даю, стояла и молчала бы она точно так же.

— Здравствуйте.

Судя по реакции на приветствие (никакой реакции), Гетман мне только мерещится. Это ящерица. Гигантская ящерица в сером костюме. А я тихо сошел с ума, и меня действительно надо списать из спецназа к чертям собачьим. Попробуем еще раз.

— Эээ… Здравствуйте.

— Привет. Мне можно войти?

— Вы уже.

— Что я уже?

— Вы уже вошли. Можете пройти дальше и сесть на стул. Если не ошиблись палатой, конечно.

— Нет, не ошибся. Хотя в жизни я ошибался много раз.

Он, что, пришел со мной о философии поговорить? Был в цыганском таборе на Рипарии, и ему нагадали, что лучше меня его жизненные проблемы не поймет никто в Конфедерации? Мне все-таки спокойнее думать, что это гигантская ходячая ящерица, честное слово, чем сообразить, почему командор Разумовский уселся рядом на стул и рассматривает меня жалобными собачьими глазами. У него таких глаз не бывает. Быть не может. Говорящая ящерица! Зря я отказался от консультации психиатра.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Я вас слушаю.

— Не здесь. Не возражаешь, если я на пару дней тебя заберу? У меня есть небольшой домик на Волге. Сейчас тепло, позагораешь, погреешь кости.

— Лаксармит.

— И его тоже. Ну так как?

И зачем оно ему надо? А главное, зачем оно надо мне? Занимательно, что мы с Гетманом никогда не пересекались. Мне всегда казалось это странным: он вечно в горячих точках, мною затыкают все дырки Конфедерации, а я его вижу вживую второй… нет, третий раз в жизни. Всех военных его уровня с других планет знаю как облупленных, даже с подицепсом этим, одножабрым, как его… без поллитры не выговоришь, скакал по пепельным дюнам на Хортулане. А на Гетмана как-то не попадал. И вот ведь, не успел комиссоваться…

— Хорошо. Если это обязательно.

— Обязательно. Более того, всенепременно.

Вот такой содержательный ответ. И опять смотрит, будто я жертва фашизма, а он — мать Тереза. Надо брать диалог в свои руки, иначе мы ни до чего не договоримся.

— Только у меня нет одежды.

— В смысле?

— Рапортую: из предметов одежды и личных вещей у меня имеются две пары трусов, футболка и треники, которые сейчас на мне, носки, выданные здесь тапочки и зубная щетка. Еще, потенциально, в казармах на Верии, откуда я уходил на предпоследнюю миссию, откуда нас сразу послали на Аккалабат, оружие и боевое снаряжение, включая обмундирование, все, какое положено. Мой вещмешок с «Альтеи» сюда не принесли, я не знаю, где он. Если вас не смущает, для упрощения процесса готов ехать с вами в чем есть и в тапочках. Я понятно объясняю?

Судя по выражению его лица, этот вопрос мне придется задавать в конце каждой реплики.

— Куда уж понятнее.

Что вы говорите! Он, оказывается, даже меня слышал. Великая победа человека разумного над призраком ящерицы.

— Я вернусь через час. С одеждой и всем необходимым. Будь добр, подготовься и получи все документы для выписки.

— Последнее маловероятно.

— Почему?

Вот теперь он похож на командора Разумовского из телевизора и легенд спецназа. И глаза глядят по-другому — цепко и требовательно.

— Там много сложностей. Прежде всего, я должен указать место моего нового постоянного пребывания. Вы прекрасно знаете, что у меня «фиолетовая ленточка». То есть органам безопасности Конфедерации должно быть известно, где я зарегистрирован и нахожусь в каждый конкретный момент времени. Пожизненно.

— Ладно, потом выпишешься. Ко мне едешь на выходные. Я сам все улажу. У тебя час на сборы.

С этими словами Разумовский поднимается и, несколько раз нерешительно оглянувшись, словно опасаясь, что Тон прямо из кровати растворится в воздухе, исчезает за дверью.

«Совсем ошалел, — думает Тон. — Может, он тоже здесь лежит? С черепно-мозговой травмой. Не контролирует себя, а медики боятся его изолировать и пускают гулять по всем палатам. Пошел за шмотками для меня. При этом дал час на сборы. Должен же соображать, что надеть тапочки я даже в моем нынешнем состоянии могу за одну минуту. Охренеть».

Разумовский вел глайдер с повышенной сосредоточенностью, будто сдавал на права, и Тону не хотелось его отвлекать. В конце концов, ему удалось-таки выбраться за пределы больницы, он был на Земле, куда попадал раньше на день-другой для посадки на корабль, если миссия отправлялась с Приамурского космодрома, и носа не высовывал из военного лагеря. Дозу обезболивающего ему перед выходом засадили лошадиную, поэтому голова немного кружилась, но наслаждаться пейзажем сие не мешало.

— Нравится? — вдруг прервал молчание Гетман.

— Да. Только однообразно по цвету. Лес зеленый, трава зеленая, реки синие, озера тоже… Серые асфальтовые шоссе. Говорят, осенью поинтереснее, так?

— Тебе бы хотелось разноцветных дюн и дорог из блестящего красного камня? И чтобы воздух мерцал и переливался? И ослепительно яркого моря, прозрачного до самого дна?

— С этого надо было начинать.

Теперь уже у Тона сосредоточенно-скучающий вид, будто он за штурвалом глайдера. Вот не дает им спать наша Дилайна!

— Извини.

Прикосновение к плечу действительно извиняющееся. И такое неожиданное, что Тон перестал смотреть за борт и повернулся всем корпусом к Разумовскому.

— Что вам от меня надо?

— Извини. Я не хотел.

— Чего вы не хотели?

— Сделать тебе больно.

— Мне? — Антон посмотрел на Гетмана как на душевнобольного. Так же, как и в палате. — Я десять лет прослужил в вашем десанте. Больно мне бывает, когда гравитационная сеть срабатывает, когда из скорчера прилетает, когда кулаком по зубам. А это… это не больно. Это…