Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Но если Черчилль с Рузвельтом считали долгом сформулировать свое видение послевоенного мира, то почему этого не мог сделать Сталин? Сталин, чьи границы были нарушены и чья столица теперь находилась в осаде, очевидно, считал абсолютно обоснованными свои требования относительно стран Балтии. Что касается желаний Сталина, то «никто не может предвидеть, какой будет расстановка сил… в конце войны», телеграфировал он Идену, хотя, скорее всего, чаша весов склонится в пользу англо-американского блока, и он выйдет из войны менее «истощенным», чем Сталин, который будет нуждаться в англо-американской помощи для восстановления страны больше, чем американцы и британцы в Сталине. Тем не менее сталинские требования заставили Черчилля насторожиться, хотя подобно обитателям платоновской пещеры, он мог видеть только тени за пределами ближайшего будущего, нацеленного исключительно на уничтожение Гитлера. Он не мог с точностью определить, что задумала Москва, но это его не слишком беспокоило. Всегда следует помнить, сказал он Идену, что большевики – «крокодилы», которые понимают только силу. Спустя годы он сказал своему внуку, Уинстону Спенсеру Черчиллю, что он точно знал – когда Сталин впервые упомянул послевоенные границы, – где прорастут семена раздора нового европейского конфликта, и добавил, что с начала 1942 года он рассматривал каждое стратегическое решение в войне против Гитлера под двумя углами: «Как быстрее покончить с войной и как помешать медведю завладеть миром»[1129].

Возможно, высказывая эти соображения, Старик хотел представить себя в более выгодном свете. Однако, учитывая фаустовскую сделку, которую заключили со Сталиным Черчилль с Рузвельтом, кажется маловероятным, что требования Сталина неожиданно пробудили у Черчилля мысли о возможных послевоенных проблемах. Это, в конце концов, был Иосиф Сталин, бывший соратник Гитлера, бандит, который в юности грабил банки из марксистских соображений, и затем, уже, исходя из собственных соображений, инициировал массовые убийства. Почему Черчилль с Рузвельтом в течение трех лет не смогли разработать совместные планы относительно возможных, даже предполагаемых, последствий для Европы от их союза с советским диктатором? Они оба в самых жестких выражениях предупреждали о последствиях для мира в случае победы Гитлера. С нравственной точки зрения Сталин был меньшим из двух зол; он убивал своих политических оппонентов, потому что они противостояли ему, а не из-за их происхождения. Гитлер-победитель убивал всех подряд. Таким образом, уничтожение гитлеризма являлось главной целью англо-американо-советского альянса, хотя у каждого из трех лидеров была своя политическая программа и каждый по-своему представлял послевоенный мир. Политическая программа Сталина, очевидно, не соответствовала положениям Атлантической хартии и не совпадала с надеждами Черчилля относительно европейских демократических сфер влияния, которые, самое главное, будут удерживать Пруссию (но не всю Германию) на уровне аграрной страны, в буквальном смысле этого слова.

Удивительно не то, что в конце 1941 года Черчилль предвидел будущие проблемы со Сталиным, а то, почему бы он мог думать иначе. Черчилль был хорошо осведомлен об истории отношений России с Европой. В июне прошлого года Черчилль рассказывал Колвиллу о вторжении в Россию шведов в 1700 году и Наполеона в 1812 году. Теперь, дважды, в течение жизни одного поколения, напали на Россию. Россия – азиатская страна, одной ногой стояла в Европе, и западные европейцы постоянно наступали на эту ногу. Защита западных границ России была основной темой внешней политики России на протяжении двух веков – царской, ленинской и сталинской. Москва всегда стремилась создать буферную зону между собой и Западной Европой. В то время как Запад создал «санитарный кордон» между собой и москвичами. Поляки исторически платили высокую цену за свое географическое положение по отношению к требованиям безопасности России, и они снова заплатили эту цену, когда Гитлер и Сталин заключили пакт 1939 года. Подписывая этот пакт, Сталин верил (и ошибался, как он понял в июне), что расширил свою зону безопасности. Он стремился с помощью войны вновь обрести эту зону и раз и навсегда уничтожить эту угрозу со стороны Германии. Он часто говорил об этом в течение последующих трех лет. Он связывал все военные решения с русскими территориальными притязаниями и немецкой угрозой. Он никогда не отказывался от своих намерений и держался за свои позиции, как написал Джеймс Макгрегор Бернс, «мертвой хваткой». Для Сталина поражение Германии и восстановление русской безопасности были двумя сторонами одной медали. Черчиллю требовалось одно – поражение Гитлера. Его цели и цели Сталина были схожими, но не одинаковыми[1130].

Существовало одно важнейшее отличие. Сталин считал, что, если Гитлера убьют или свергнут, скорее всего, прусские офицеры, которых Гитлер презирал, Запад достигнет соглашения с новой Германией без Гитлера, а затем, вместе с Германией, выступит против России. Бредовое убеждение, но тем не менее очень сильное. На самом деле Черчилль считал Гитлера промежуточным врагом; Германия, по его мнению, должна была быть частью европейской семьи, которой предстояло снова занять свое место за столом, после того как с Гитлером будет покончено. Сталин, однако, считал Германию извечным врагом России, теперь еще более, чем когда-либо, заслуживающим уничтожения. Когда не станет Гитлера, был уверен Сталин, Запад снова будет считать Москву и коммунизм злейшими врагами, статус, который закрепился за ними с революции 1917 года. На протяжении всей войны в основе отношений Сталина с союзниками лежала его уверенность в том, что Черчилль с Рузвельтом не были и никогда не будут настоящими друзьями России.

Со своей стороны, Черчилль и Рузвельт никогда до конца не верили Сталину. На протяжении последующих трех лет они взвешивали каждое решение, учитывая возможность того, что Россия может выйти из войны, как это сделали большевики в 1917 году. Они утаили от Сталина информацию об «Ультра» (хотя передавали расшифровки «Ультра» как информацию, полученную от надежных «агентов»), и, конечно, не включили Сталина в проект атомной бомбы. И если Черчилль не слишком доверял Сталину, то его верность Сталину не вызывала сомнений и не ослабевала на протяжении всей войны. В черчиллевской системе нравственных ценностей верность, в отличие от доверия, являлась понятием абсолютным. Даже когда Сталин заявлял о масштабах своих территориальных притязаний в 1943 и 1944 годах, Черчилль сохранял ему верность, телеграфируя Рузвельту в апреле 1944-го: «Мне кажется, [Советский Союз] больше лает, чем кусается». Даже когда победа стала очевидной и Сталин ужесточил территориальные требования – в ущерб свободе этих территорий, Черчилль оставался преданным партнером. После Ялты, в начале 1945 года, Черчилль сказал в палате общин, что русские «хозяева своего слова. Мне не известно ни одно правительство, которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, нежели русское советское правительство»[1131].

Почему два таких блестящих политика, как Черчилль и Рузвельт, учитывая их недоверие к Сталину, были настолько верны идеологическому врагу, который почти двадцать лет терроризировал собственный народ и объявил капитализм своим смертельным врагом? Потому, написал Черчилль в своих мемуарах, что у них не было достойной альтернативы. «Рузвельт с Черчиллем прекрасно знали о тирании и продолжавшемся терроре в Советском Союзе», – позже написал Гарриман. Но им были нужны Сталин и миллионы русских, которых он мог направлять на борьбу против гитлеровской военной машины. Сталин, при поддержке Запада, мог помочь Америке выиграть время, необходимое для вооружения. Для англичан каждый день сражений на Русском фронте уменьшал перспективы немецкого вторжения на Родной остров. И наконец, Рузвельт с Черчиллем искренне верили, что словесные обязательства нерушимы; они все-таки были джентльменами. По ходу войны они пришли к твердому убеждению, что смогут справиться с Дядюшкой Джо (между собой они называли Сталина Дядюшка Джо), как они справлялись друг с другом – с помощью упорства (Черчилль) и обаяния (Рузвельт). Однако они никогда не могли по достоинству оценить этого человека. «Не следует считать Сталина бандитом… и мужланом», – написал тремя годами ранее американский журналист и писатель Джон Гантер. Сталин читал Платона, изучал Гражданскую войну в США, он умный человек, наделенный политическим чутьем. Однажды он распустил группу большевистских писателей, сказав им «читать Шекспира, Гете и других классиков, как это делаю я». У него было чувство юмора, которым Гитлер не обладал. Он был, возможно, одним из самых искушенных политиков из стран оси и союзников. Однако Черчилль и Рузвельт верили, что он был мягким, податливым и легко обучаемым[1132].