Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Гарриман позже вспоминал, что уверенность Черчилля и Рузвельта в том, «что они знают, как находиться в хороших отношениях со Сталиным», основывалась на их убежденности в том, что он не обладает достаточной информацией; Гарриман признался, что был такого же мнения. Он написал в воспоминаниях, что, несмотря на «жесткие разговоры», которые были у него во время «жестких переговоров», «так до конца и не избавился от привлекательной идеи», что со Сталиным можно поладить. Бивербрук пытался доказать свою преданность Сталину, осуществляя по требованию Сталина ленд-лизовские поставки в Советский Союз, в которых остро нуждалась Британия.

Черчилль опасался, что щедрость Бивербрука в результате обескровит Британию. Все участники, американские и британские, думали, что смогут справиться со Сталиным. На самом же деле Дядюшка Джо не относился к людям, с которыми можно справиться. Он скорее относился к разряду укротителей людей[1133].

В том месяце Иден, трезво оценив требования Сталина, сказал военному кабинету, что Советы так или иначе получат страны Балтии. У Черчилля было иное мнение по этому вопросу. Еще не пришло время определять границы, сказал он Идену, и вообще, такие вопросы «будут решаться только на мирной конференции, когда мы выиграем войну». Затем он обратился к Идену, чья поездка в Москву на тот момент была самым важным событием в его карьере. Старик посоветовал своему эмиссару «не быть грубым со Сталиным». Вопрос о границах даже не поднимался. Такой была политическая и нравственная позиция Черчилля в отношении Восточной Европы, позиция, которую со временем разрушили события и Сталин[1134].

Запертый, по воле погоды, в своей каюте на борту «Дюк оф Йорк», Черчилль надиктовал три длинные записки, в которых сообщил военному кабинету и начальникам штабов свои планы относительно Европы и Азии в 1942 году и планы на 1943 год, подчеркнув «выгоду, которую мы получим, если объявим сейчас о наших намерениях направить освободительные армии в Европу в 1943-м». Эти слова предназначались не только для руководства Британии, но и для Рузвельта с его советниками. В своих записках Черчилль ни разу не упомянул возможность отправки больших союзнических армий в Европу в 1942 году; он прекрасно понимал, что это невозможно. Однако американцы уже думали об открытии осенью второго фронта в Европе. Сталин просил об этом с июля. На несколько месяцев Черчилль превратился в объект критики со стороны американцев, Сталина и британских левых. Они обвиняли его в нежелании открыть второй фронт, хотя на самом деле, по совету военачальников, он не хотел открывать его раньше времени. Он безуспешно пытался объяснить свою позицию – союзникам в течение 1942 года, критикам – оставшуюся часть жизни[1135].

Пока Черчилль был в море, Адольф Гитлер удовлетворил любопытство всех тех, кто в течение нескольких дней гадал, кто сменит фельдмаршала Вальтера фон Браухича на посту главнокомандующего немецкой армией и руководителя Верховного командования сухопутных войск (ОКХ). Учитывая, что Германия была сухопутной державой, ОКХ традиционно было основным выразителем мнения в вермахте до 1938 года, когда Гитлер создал и возглавил новую структуру Верховного командования вермахта (ОКВ). С этого времени штабные офицеры ОКХ, которых Гитлер ненавидел за аристократическое происхождение, уже не обладали прежним влиянием. ОКВ фактически, в котором хватало гитлеровских холуев, планировало и руководило операциями на всех военных театрах, кроме России, где ОКХ осуществляло руководство немецкими армиями на Восточном фронте под надзором и к удовольствию ОКВ. Гитлер получал удовольствие, стравливая друг с другом две военные структуры. Фон Браухич, которому не хватало силы и смелости спорить с Гитлером, пришедшим в ярость от стратегия Браухича, предлагавшего сначала взять Москву, а уже затем кавказские нефтяные месторождения, вышел в отставку[1136].

Гитлеру было очевидно, что только один немец обладает необходимым военным талантом, чтобы занять место Браухича, который, как он позже сказал Геббельсу, был «трусом и дураком». Итак, 19 декабря фюрер назначил себя главнокомандующим немецкой армией. Он уже был Верховным командующим немецкими вооруженными силами, но на уровне главнокомандующего принимались не только стратегические, но и тактические решения. Началась чистка рядов; Рундштедта, Гудериана и Эриха Гепнера, еще год назад считавшихся танковыми гениями, отстранили от командования, Бок вышел в отставку. Фельдмаршал Вильгельм Кейтель остался начальником штаба Верховного командования вооруженными силами, впечатляющее название, противоречившее его истинному положению человека без собственного мнения при Гитлере. Франц Гальдер, оставшийся начальником штаба ОКХ, надеялся служить в качестве противовеса растущему губительному влиянию Гитлера на армию. Гальдер относился к тем профессиональным солдатам, которые вызывали неприязнь Гитлера. Неприязнь была взаимной: Гальдер, более преданный армии и Германии, чем Гитлеру, ненавидел фюрера, но долг требовал, чтобы он служил на совесть. Гальдер, бесцветный, похожий на профессора, хранил армейские традиции и был одним из немногих в высших эшелонах, который считал своей обязанностью (и имел достаточно силы воли) указывать Гитлеру на стратегические ошибки. Однако впоследствии Гальдер рассказал историку, что он приносил пистолет на совещания в рейхсканцелярии с намерением избавить Германию от мерзкого австрийца, но, «как человек и христианин», не мог заставить себя сделать это. Но даже если бы и сделал, то свиноподобный Геринг занял бы место Гитлера, а если бы свергли Геринга, то бразды правления принял бы третий человек после Гитлера (и преемник Рудольфа Гесса), жестокий, умный и амбициозный Мартин Борман, если бы еще более жестокий и еще более амбициозный Генрих Гиммлер не оспорил это право. Ни один убийца в одиночку не мог разрушить нацистскую государственную машину[1137].

Решение Гитлера было равносильно рузвельтовскому «перехватыванию» повседневной работы у Маршалла и черчиллевским попыткам навязывать решения Бруку. Но если раздражительный Гитлер не допускал инакомыслия, то Черчилль (хотя часто бывал раздраженным) поощрял обмен мнениями между собой и генералами, в результате которого, в пылу спора, рождались более разумные решения. Гитлер, приняв на себя руководство армейским аппаратом, не только положил конец любым дебатам, но внес больший раскол в командную систему; в немецких вооруженных силах появились «вотчины», докладывавшие напрямую Гитлеру, таким образом, Гитлер, и только Гитлер владел всей информацией. Тем самым он лишил себя совета экспертов, которые могли бы дать ему наилучший совет. Но Гитлеру, который подозревал многих из них, казалось, что он более эффективно сможет достигнуть своей цели, если заставит своих генералов бродить в потемках. Как выяснилось позже, это было катастрофическое решение, но в тот момент оно казалось невероятно удачным, и, как написала Молли Пэнтер-Доунес, «идея Гитлера как сумасшедшего командующего, изображенного Чаплином, который быстро перестает справляться с катастрофой, не так популярна, как раньше, поскольку некоторые из этих предполагаемых чудачеств в конечном итоге оказались вполне здравыми идеями». Если уж кто-то на той неделе плохо справлялся с катастрофическим положением, так это Черчилль с Рузвельтом на Дальнем Востоке[1138].

22 декабря, в конце дня, после почти десятидневного пребывания в бушующем море, Duke of York причалил в Хэмптон-Роудс[1139] в устье Чесапикского залива.

Планировалось, что они поплывут до реки Потомак, но с Черчилля было уже достаточно. Он полетел в Вашингтон на военном самолете в сопровождении нескольких помощников. Когда самолет заходил на посадку над Потомаком, все прильнули к иллюминаторам и, «замерев от восторга», смотрели на то, что не видели уже более двух лет: «восхитительный вид залитого светом города». Когда самолет приземлился на военно-морской базе Анакостия, Черчилль увидел Франклина Рузвельта, который сидел на заднем сиденье большого черного седана, стоявшего на предангарной бетонированной площадке. Президент переехал реку, чтобы лично приветствовать гостя. Широкий, словно неподготовленный жест; Рузвельт умел производить впечатление. Никто, особенно Черчилль, не мог устоять перед его обаянием. Что касается Рузвельта, то прибытие иностранного лидера было событием, которое нельзя пропустить; ни один американский президент не летал на самолете во время президентского срока, не говоря уже об умении управлять самолетом, в отличие от Черчилля, который умел управлять самолетом. Рузвельт наблюдал из своего лимузина, как премьер-министр Великобритании вышел из аэроплана в вашингтонскую ночь, словно свидетельствуя, что в воздухе запахло переменами[1140].