Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Теперь, когда Гитлер объявил войны, заявил Черчилль, необходимо немедленно встретиться с Рузвельтом. Однако он уже обращался с подобной просьбой, в которой ему было отказано. Он отправил еще одну телеграмму Рузвельту. «Очень хочу» обсудить ситуацию с Виши в Северной Африке. На самом деле он желал обсудить все. И на этот раз Рузвельт дал ему то, что он хотел. «Я с радостью приму вас здесь, в Белом доме», – телеграфировал он в ответ[1120].

За одну ночь Рузвельт оказался вовлечен в войну на двух океанах, а Черчилль на шаг приблизился к американцам, несколько изменившим свое отношение к британцам. Когда лорд Вултон, министр продовольствия, предложил пересмотреть норму выдачи продовольствия, Черчилль ответил, что при поддержке Америки «наше положение сильно улучшилось» и, таким образом, «нам больше не нужно ничего из себя изображать, чтобы завоевать расположение Соединенных Штатов, мы теперь в одной лодке, и они едят лучше, чем мы». Когда один из военачальников посоветовал и дальше бережно относиться к Америке, Черчилль, хитро улыбнувшись, ответил: «О, это мы с ней так говорили, когда ухаживали за ней, а теперь, когда она в нашей власти, мы совсем по-другому будем с ней общаться»[1121].

Через двадцать четыре часа после получения приглашения от Рузвельта Черчилль, Бивербрук, Гарриман, первый лорд адмиралтейства Дадли Паунд и маршал авиации Чарльз Портал уже ехали на север в личном поезде премьер-министра, направляясь к реке Клайд, где их ждал линкор «Дюк оф Йорк» – одного класса с «Принц Уэльский» – чтобы доставить в Америку. Вместе с Черчиллем в Америку отправился недавно вышедший в отставку фельдмаршал Дилл (Алан Брук остался, чтобы укомплектовать личным составом свой новый штаб) и личный врач Черчилля, Чарльз Уилсон (Клементина настояла, чтобы Уинстон взял его с собой). Кроме того, на борту находились восемьдесят помощников и два десятка криптографов; все черчиллевские телеграммы требовалось кодировать перед отправкой и расшифровывать входящие сообщения для премьер-министра. Мэри сопровождала отца в поездке на поезде, но Атлантику вместе с ним не пересекала. Утром 13 декабря, попрощавшись с Мэри – она последней сошла с корабля, – Черчилль с «Дюк оф Йорк» направились в Атлантику[1122].

В Северной Атлантике бушевал шторм. Эсминцы, сопровождавшие «Дюк оф Йорк», которых бросало на волнах словно лодки, отстали. Море было настолько бурным, что большую часть пути «Дюк оф Йорк» прошел с задраенными люками. Большинство пассажиров, включая премьер-министра, страдали от морской болезни, но у доктора Уилсона не было лекарств от тошноты и вялости. Черчилль в письме к Клементине (это было самое длинное письмо после письма, которое он отправил ей в 1936 году во время поездки в Марракеш) жаловался, что вынужден проводить основную часть времени в каюте, но признался, что дополнительная доза Motherill’s Tavel Remedy спасает от сильных приступов морской болезни. На море такое сильное волнение, написал он, что двое сломали руки и ноги. Перефразируя Сэмюэла Джонсона, он написал, что «находиться на корабле в такую погоду – все равно что быть в тюрьме, да еще и иметь все шансы утонуть»[1123].

Ему никогда не нравились ограничения, связанные с морским путешествием, но это было худшее из всех. Однако во время этих путешествий у него было то, что он очень любил: хорошая компания, вкусная еда, крепкие напитки и хорошие фильмы. Лейтенант Бивербрука, Джордж Малькольм Томсон, вспоминал, как «однажды вечером смотрели фильм The Sea Hawk («Морской ястреб»), в котором, как мне помнится, на британский военный корабль напали пираты. На палубе этого корабля происходило какое-то немыслимое количество событий, и я запомнил, что Черчилль, как обычно, был в халате и, как обычно, хорошо поужинал. И я помню, как он вскочил и закричал: «Мы побеждаем, мы побеждаем!»[1124]

На самом деле, где бы они ни сражались, на воде или на суше, не считая небольшого кусочка Северной Африки, они проигрывали. И американцы тоже. На той неделе New York Times сообщила: «Победы американских летчиков: потоплены линкор, крейсер и эсминец». The Times не уточняла, где именно в Тихом океане произошли описанные героические события. На самом деле американские летчики не только не потопили японский корабль, но даже не определили его местонахождение[1125].

Но одна хорошая новость все же была; «Дюк оф Йорк» принял радиограмму: Окинлек за тридцать дней сумел достичь в Ливии того, чего годом ранее за шестьдесят дней достигли Уэйвелл и О’Коннор. Войска оси в Бардии, где Роммель в ожидании взятия Тобрука разместил свой штаб, были окружены. Роммель под напором превосходящих сил противника (у него было в четыре раза меньше танков) поспешно отступал на запад, в направлении Бенгази, на который в сочельник предъявит свои требования Окинлек. Спустя несколько дней Роммель занял позиции в Эль-Агейле, в четырех сотнях миль к западу от Тобрука. Это было организованное, но все же отступление, первое отступление Роммеля. В Ливийской пустыне опять сменился хозяин. Но в этот раз врагами, которые отступали в Киренаике, были не итальянцы, а немцы. Учитывая изменчивый характер битвы и находчивость Роммеля, Черчилль поборол желание объявить от имени короля, как он сделал это годом ранее, еще один День Бардии[1126].

Находясь на борту корабля, Черчилль узнал от Идена, который был в Москве, что Сталин не расстался с мечтой о территориальных захватах, притом что вермахт занял большую часть западных территорий России. Черчилль сообщил Идену, что, несмотря на то, что Великобритания была «вынуждена» объявить войну Венгрии, Румынии и Финляндии, военный кабинет откажется удовлетворять новые требования Сталина в отношении послевоенных границ. Хотя поражение Сталина летом будущего года казалось таким же возможным, как потенциальная победа, Черчилль хотел, чтобы после войны Россия сохранила свои территориальные приобретения в Восточной Польше, Румынии и Финляндии. Что же касается трех стран Балтии – Латвии, Литвы и Эстонии, – которые в 1918 году вышли из состава развалившейся царской империи, то Сталин хотел вернуть их обратно. В телеграмме Эттли Черчилль написал: «Требования Сталина в отношении Финляндии, Балтийских стран и Румынии [sic] напрямую противоречат первой, второй и третьей статьям Атлантической хартии, которую Сталин подписал. Не может быть и речи о том, заключать нам или нет подобное соглашение, тайное или публичное, прямое или косвенное, без предварительного согласования с Соединенными Штатами». Черчилль сказал Идену, что «обратиться к президенту Рузвельту с его [Сталина] предложением означает встретить отказ, который может повлечь за собой проблемы для обеих сторон»[1127].

Зачастую, в неофициальной обстановке, в тяжелейшие для Британии моменты, Черчилль делился с друзьями и ближайшими соратниками видением послевоенного мира. Слова «после войны» звучали в популярных песнях и часто использовались Черчиллем за обеденным столом, в телеграммах Рузвельту, в обращениях к народу. Но официально рассуждать на темы о послевоенном мироустройстве до тех пор, пока жив Гитлер, а Европа не достигла «сияющих вершин» свободы, никому не приходило в голову. Он заслужил право размышлять о том, что будет «после войны», однако ни разу в течение первых пятнадцати месяцев в качестве премьер-министра Черчилль не говорил об этом публично. Затем, проведя с Рузвельтом несколько часов в Арджентии, они приступил к разработке Атлантической хартии, которая превратилась в двустороннее соглашение о международных гражданских правах и англо-американский план послевоенного мира. Достигнув договоренности (не посоветовавшись со Сталиным) по тексту соглашения, Черчилль с Рузвельтом представили миру Атлантическую хартию[1128].