Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая - Сергей Курган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Можете не отвечать, – сказал Серж, словно поняв, о чем думала Аня.
«Словно»? Ой ли?
– У кремлевской стены – с западной стороны – находится Александровский сад, – продолжал он, – И в нем – грот. А неподалеку – могила Неизвестного Солдата. Кстати, первая в мире могила неизвестного солдата появилась тоже здесь, в Париже, в 1920 году. Под Триумфальной аркой.
Серж кивнул вперед, туда, где вдалеке, в конце широкого, обрамленного зеленью проспекта высилась самая знаменитая Арка в мире. Теперь она была заметно ближе.
– Но вернемся в Москву. Возле могилы Неизвестного Солдата стоит обелиск. Он был установлен в 1914 году, в честь трехсотлетия Дома Романовых. Большевики стерли прежние надписи и начертали на нем имена своих предтеч. Сэкономили.
Серж презрительно усмехнулся.
– Есть там и французские имена, – добавил он.
– Робеспьер?
– Вы окажете мне большую услугу, Аня, если не будете при мне произносить этого имени, – сказал Серж очень спокойно.
Но Аня все поняла: она почувствовала, как воздух стал холодным и словно бы наэлектризованным. Собрав все силы в кулак, она все же тихо ответила:
– Хорошо, Серж. Конечно.
Обелиск в честь 300-летия дома Романовых. Арх. С. А. Власьев, 1914 г. Москва, Александровский сад.
Серж на мгновение прикрыл глаза. Воздух потеплел.
– Не сердитесь, Аня, – сказал он. – Есть вещи, которые я не перевариваю.
Рот его искривился в гримасе, и он зловеще добавил:
– И есть также люди, которых я не переношу.
Ох, и не завидовала Аня этим людям!
– Гильотина стояла точно на том самом месте, где теперь стоит обелиск, – продолжил Серж так, словно ничего не произошло.
Значит, ничего и не произошло, – сказала себе Аня. Она попыталась представить себе, как все это могло выглядеть – гильотина, толпа, жаждущая крови, и страшный звук падающего тяжелого лезвия… Ей стало не по себе.
– Ну, в общем, где-то примерно так, – сказал неожиданно Серж.
Аня обернулась к нему: он смотрел на нее спокойно-сдержанно, без всякой ухмылки. Он вновь прочел ее мысли. Точнее, даже не мысли, поскольку она, собственно, ничего и не успела подумать, а, скорее, картинку, возникшую у нее в мозгу. Аню пробрала дрожь. Кто же он, Серж?
– Ваши глаза, Аня, приобрели отрешенное выражение, – заговорил он, – Вы «отключились». Нетрудно было сообразить, что стоит перед вашим мысленным взором. И я уже понял, что у вас весьма богатое воображение. Впрочем, как и у меня. У вас наверняка отличные способности к визуализации.
Аня улыбнулась и немного расслабилась. Но в то же время, это, такое простое и естественное объяснение не убедило ее. Все не так просто, – подумала она. Но сейчас нужно было отвлечься от этого. Об этом можно будет поразмышлять потом, в одиночестве. А пока лучше это отложить на дальнюю полку…
– Если я не ошибаюсь, – начала она, – гильотина названа по фамилии своего изобретателя. Это так?
Серж пристально взглянул на нее. Потом он легонько вздохнул и ответил:
– Точнее, того, по чьей инициативе она была введена в употребление, Аня. Ее применение было одобрено по предложению доктора Гильотена, точнее, Гийотена. К тому же, он ее усовершенствовал.
– Доктора? Он что, был врачом?
– Да, именно так.
– Врач предлагает орудие казни? Тот, кто должен спасать человеческие жизни, работает над устройством, которое служит для убийства? Какая дикость! – возмутилась Аня.
– Видите ли, – ответил Серж, – Во-первых, он как раз и действовал из милосердия. Отменить смертную казнь он не мог, даже если б очень хотел – это было не в его власти. Зато он мог, по крайней мере, сделать ее максимально безболезненной.
– Казнь на гильотине безболезненна?
– Сильно сомневаюсь. Но, во всяком случае, она наименее мучительна. Гораздо менее мучительна, чем те виды казней, что применялись прежде: колесование, четвертование, повешение и так далее. От полного списка я вас избавлю – он слишком длинен и явно не улучшает сон и пищеварение, особенно, если вспомнить о так называемой «квалифицированной казни».
– «Квалифицированная казнь»? – удивилась Аня, – Что это?
– Да так, не важно, – нехотя ответил Серж, – Зря я об этом упомянул.
Но Аня уже «вцепилась» в вопрос, и отмахнуться от него, не обидев ее, было почти невозможно, хотя Серж, судя по его виду, явно жалел, что не удержался от сказанного.
– И все же, – настойчиво спросила она, – Что это такое?
– Вы в своем амплуа, – заметил Серж. – Ладно, если вы так хотите это знать. Извольте. За этим внешне безобидным названием скрывается омерзительная реальность. Дело в том, что «квалифицированной» называли медленную, мучительную казнь, при которой осужденного, по сути, разделывали, как тушу в мясной лавке: взрезали живот и последовательно извлекали внутренности – не спеша, в строгой очередности – кишки и все остальное, следуя определенной схеме. Нередко и сдирали кожу, отделяли гениталии. Ну, и все такое прочее.
Аня пришла в неописуемый ужас. Она рефлекторно поднесла ладонь ко рту, и ее чуть не стошнило. Серж с тревогой посмотрел на нее.
– Вы в порядке? – спросил он.
– Да, – ответила Аня, с трудом разжав губы.
«Напрягать» Сержа она не хотела, да и не имела права: она ведь сама настаивала на ответе, хотя и видела, что Серж явно не питал большого желания пускаться в объяснения. Что ж, теперь она узнала то, что хотела… «– Сейчас уж, любопытная Варвара, хочешь – не хочешь, а держись…» – сказала она себе.
– Это все делали с ними заживо? – спросила она помертвевшим голосом.
Серж пристально взглянул на нее.
– Да, – наконец, ответил он, – разумеется. В этом и заключалась казнь.
– И сколько же длился этот кошмар?
– Бывало, что час и даже более.
– И это делалось при публике?
– Конечно.
– И что же, люди приходили и смотрели на это добровольно?
– Не просто добровольно, а охотно и с немалым интересом. Как же! Ведь это было зрелище! Естественно, сейчас, когда почти во всех странах Европы смертная казнь давно уже отменена в принципе, в это трудно поверить, но то было жестокое время.
– За что же так казнили? – спросила Аня, все еще не придя в себя от потрясения.
Пока что она никак не могла «переварить» сказанное.
– Ну, например, за… haute trahison. Как это по-русски?
Серж смешался.
– High treason, – перевел он на английский.
– Государственную измену?
– Да-да, верно, – согласился он. – И кстати, так, например, казнили Хьюго Диспенсера. Впрочем, полагаю, мы обойдемся без дальнейших подробностей, не так ли?
– Да, – тихо ответила Аня.
Подробностей с нее, в самом деле, было достаточно…
Теперь Аня понимала, что предложение доктора Гийотена выглядело – да и было в действительности – проявлением гуманизма и, пожалуй, в самом деле, оно было продиктовано соображениями милосердия. На таком-то фоне…
– Кстати, Аня, – прервал краткое молчание Серж, – Мне нередко приходится слышать сейчас всевозможные сетования на то, что «человек неисправим», что «нравы нисколько не становятся лучше», что «прогресс нулевой» и тому подобную чепуху. Полагаю, вы теперь согласитесь со мной, что это отнюдь не так. Совсем напротив: наблюдаются явные улучшения, не правда ли? Хотя, разумеется, нравы улучшались постепенно, медленнее, чем многим хотелось бы. Но разве могло быть иначе? И все же, изменения к лучшему очевидны. Вы не находите?
– Да, конечно, – не могла не согласиться Аня, – Люди, к сожалению, плохо знают историю – отсюда и идут эти разговоры. Но ведь всегда хочется, чтобы было лучше, разве не так?
Серж усмехнулся.
– Лучшее – враг хорошего, – заметил он, – Не следует хотеть от мира всего и сразу: это верх глупости и безответственности. Умеренный прогресс – это нормально. К чему так уж сразу сплошное неизреченное благо? Прямо сей момент – всеобщее счастье. Как говорят у вас в России, «сразу в дамки»! Абсурд! Это все равно, что от изготовления телег перейти прямиком к строительству реактивных самолетов. «Прыжок из феодализма сразу в «светлое будущее»? Это уже «проходили», или нет? Известно, к чему это привело… L’enfer est pavé de bonnes intentions. – «Благими намерениями вымощен ад». Так-то вот.
Серж саркастически ухмыльнулся. Глаза его приобрели совершенно непередаваемое выражение, которое Аня не смогла понять.
– Да уж, вымощен, – добавил он, – Не сомневайтесь. Человеческая природа консервативна. На все нужно время. Невозможно перепрыгивать этапы. И потом, всеобщее счастье в принципе недостижимо. Кто-то всегда будет несчастен – без этого невозможно.