Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

Проститься с женщиной, с которой прожил несколько лет, которая готова была родить тебе ребёнка, но и на аборт пошла без истерик, — куцей запиской на рекламке из почтового ящика: “Переезжаю в другой город. P. S. Прости за всё”… Это даже для Бориса Загоскина чересчур. И такое жестокое позёрство — постскриптум в записке из двух предложений.

— Кофе, пожалуйста. Двойную порцию.

— В смысле?

Продавщица почему-то сбита с толку этой просьбой. Лицо её твердеет, захлопывается перед ним как дверь с табличкой “Технический перерыв”.

— В смысле — двойную порцию, — Виктор растерянно поводит плечами. — Я вам в два раза больше заплачу, а вы мне в два раза больше насыплете. Кофе…

Она какое-то время размышляет, ищет подвоха в его самовольной арифметике. Находит.

— Нет, — цедит она, глядя сквозь Виктора. — В прейскуранте нет двойных.

И, клюнув ложкой в открытую банку, роняет в стакан положенные по прейскуранту граммы.

— Тогда воды половину…

Но она уже налила, уже упёрла в лоб Виктору кинжальный, отливающий нешуточной злостью взгляд. Что ж, бывает. Ни с того ни с сего вызверится кто-нибудь — эка невидаль! Мы люди закалённые, нас кусать — только зубы тупить. Ухватил стакан за самый краешек, пошёл назад к брату, повторяя про себя на манер диктора, зачитывающего оптимистичный рекламный слоган: “В прейскуранте нет двойных! В прейскуранте нет двойных!”

Борис сидел, опрокинув рассеянный взгляд в потолок. Загипсованная нога вытянута далеко под столом. Отпущена погулять. Они как будто не вместе — Боря и его загипсованная нога.

Даже это его не остановило! Не говоря о Диане.

Подложил ему Борька свинью — не только с перелётом, главное — с этим визитом к Диане. Скверно вышло. За чужую дурь отдуваться пришлось.

Впустила его, а сама мешком стоит у двери. Он посреди комнаты, она в прихожей. Смотрит на него испуганно. Будто он, Виктор, явился отнять у неё что-то. Очень дорогое что-то, невосполнимое. Смотрит как дворянка на революционного матроса. И молчит. Забытый Борей пакет лежит на середине стола. Возле — та самая записка. Не удержался, записку прочитал. Молчат оба, не знают — что дальше. Подумалось вдруг — скомандует ей сейчас: “Раздевайся”, — она и разденется, как во сне. Наконец взял пакет, показал ей — этот? Диана спохватилась:

— Этот, этот. Забирай.

Помял пухлый пакет в руках, пошёл к выходу.

Спросила вдогонку:

— Что у него там?

Пожал плечами:

— Деньги за машину. И фотография какая-то. Детская. Вроде талисмана у него.

Усмехнулась:

— Детская… Хоть что-то ему дорого.

Виктор вернулся к столику с окрепшим желанием высказать брату всё, что о нём думает, детально. А ведь зарекался.

— Удивил, удивил, — хмуро бросил он Борису, садясь.

В ответ Борис лишь хмыкнул, виновато и комично одновременно, как шкодливый ребёнок, который пытается не столько извиниться, сколько рассмешить. В сочетании с массивной его фигурой и физиономией, сложенной рублеными, простовато состыкованными плоскостями, выглядело и в самом деле смешно. Если б не самолётная болезнь, Виктор, возможно, и рассмеялся бы, как часто бывало: “Да ну тебя, Боря!” Но не теперь.

— Давай, — протянул Борис руку. — Забудешь ещё, обратно увезёшь.

“Давай, — ворчливо подумал Виктор. — Всё бы тебе давай ”. Вынул из внутреннего кармана свёрток, отдал.

Переезжает. На Север. Ущипните меня!

Борис вскрыл пакет, пачку денег убрал во внутренний карман, потёртую рамку с чёрно-белой фотографией выложил на стол между стаканов.

Виктор не помнил этого снимка. Дошколёнок Боря — в трогательных сандалиях, в съехавшей на затылок панаме — взбирается по стремянке, вставленной в мощную извилину сосны. Толстенная, расшитая глубокими трещинами, кора. Хрупкое детское колено с тонкой корочкой ссадины. Боря тянется вверх: рукой — с опаской, взглядом — с жарким нетерпением.

— Где это ты? — напустив на себя безразличный вид, спросил Виктор.

— Во дворе у нас. Видишь, на заднем плане гаражи, мусорка? — Борис нежно рассматривал свою заветную фотографию. — Что за лестница, не помню. Чья-то. Валялась у гаража. За ветку воздушный шарик зацепился, я и полез. Как сейчас помню, заяц на нём… из “Ну, погоди!”. Отец заметил, успел щёлкнуть из окна.

— А шарик?

Боря улыбается. Приятен ему проявленный Виктором интерес.

— Ветром унесло… Я, само собой, расстроился… Зато снимок какой… Как школу окончил, с этой фотографией не расстаюсь. В общаге со мной жила…

Боря подмигнул щекастому мальчишке, азартному охотнику за воздушным шариком, завернул фотографию, опустил в боковой карман.

Такой вот у Борьки талисман. Кусочек детства — его отдельного детства, без брата Витюши, без массовки. Обычно младших Загоскиных фотографировали парой, плечом к плечу на подходящем фоне. “Обнимитесь, улыбнитесь, смотрите сюда”. Очень может быть, что эта фотография — единственная такая, одиночная.

— Ты объясни мне ещё раз, куда теперь-то собрался? — спросил Виктор. — Какой такой Петрозаводск?

Боря вскинул на Виктора быстрый внимательный взгляд, будто сверяя — можно ли ему об этом… Плечами повёл, будто разминаясь.

— Выбирал. Чтобы город более-менее крупный… Всё же я парень городской. Чтоб к Северному морю поближе. Но не слишком холодный.

— Ты сейчас о чём, а? Северное море... Тоже мне, Тур Хейердал...

Не реагируя на насмешку, Борис оживился, заговорил бойчее:

— Буду на Северное море ездить, сёмгу ловить. Вот так. Вить, ты сёмгу видел когда-нибудь?

— Чего?

— Сёмгу, говорю, видел? В супермаркете видел, наверное. Правда, она там мелкая.

— Да что ж это…

— Погоди! Ты в морду ей заглядывал?

Виктор нетерпеливо поморщился:

— Шутишь или...

— Я серьёзно. Ты как-нибудь загляни. Сёмге. В морду. Это…

Виктор не выдержал, вспылил:

— Ты о чём, Борь?! Ты о чём мне…

— Да выслушай хоть ты меня! — Борис крепко, по-бычьи, мотнул головой. — Диана всё — хи-хи, у виска пальцем крутила… и ты туда же…

Убедившись, что Виктор готов дослушать, Борис отхлебнул кофе, поморщился слегка: у, кислятина, — продолжил:

— Так вот, Витюш, красивая рыба — сёмга. Нет, не так сказал. Это очень, очень серьёзная рыба. Смотришь на неё — и внутри ёкает: “А слаббо тебе? С таким-то зверем потягаться?” Хочу ездить на рыбалку за сёмгой, Вить. Из моря её добывать. Своими руками. Понимаешь?

— А то! — с издёвкой поддакнул Виктор.

— Ну перестань. — Борис сел ровнее. — Хочу, одним словом, проверить, не весь ли из меня кремний высыпался — а ведь был, был! — пока я тут гражданам бесценные их органы врачевал. Нужно проверить, Витька… нужно… Выяснить нужно, есть ли во мне — настоящее… Нужно. Пора. Понимаешь — настоящее? Стихиям предстоящее: вот я — вот море. А в море прекрасная сёмга.

Виктор вдруг заметил, что слушает брата, переминая в пальцах незажжённую сигарету. И сердце колотится. Вернул сигарету обратно в пачку, пробубнил:

— М-дааа… Как на тебя неожиданно чужие органы-то подействовали… Может, тебе просто работу нужно было сменить?

— Эх, Витька… Сейчас ведь разбежимся, каждый в свою сторону, и...

Я понимаю, мой отъезд выглядит странно. Но это ж только со стороны так, поверь. Я давно уже места себе не нахожу. Вяну.

Замолчал. Смотрит настежь распахнутым взглядом. Длит в молчании свою пылкую откровенность, не спешит гасить. И, принимая в себя этот взгляд, Виктор впускает вместе с ним в усталое, изжёванное своё нутро ослепительный опасный мир, завладевший братом: гулкие каменистые берега, и хищные мускулистые волны, и ветра, с мясом рвущие всё, что держится слабо… мир, не виданный им ни разу — разве что в кино…

Так ведь и Боря, насколько помнится — ни разу … Наговорил, расписал витиевато. Но сам же признался: городской он. Обычный асфальтный подданный. Стихиям предстоящее… Что ж, про стихии — это он знаток. Холодно, пока снимает куртку перед тем, как сесть в машину. Мокро — пока бежит в ларёк под дождём без зонта. Ведь даже не рыбак! Даже удочки у него никогда не было. Какая, к бесу, прекрасная сёмга?!