Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«С самим Пастернаком я знакома почти что шапочно: три-четыре беглых встречи…Слышала его раз, с другими поэтами, в Политехническом Музее. Говорил он глухо и почти все стихи забывал. Отчужденностью на эстраде явно напоминал Блока. Было впечатление мучительной сосредоточенности, хотелось – как вагон, который не идет – подтолкнуть… „да ну же…“, и так как ни одного слова так и не дошло (какие-то бормота́, точно медведь просыпается), нетерпеливая мысль: „Господи, зачем так мучить себя и других!“

Внешнее осуществление Пастернака прекрасно: что-то в лице зараз и от араба, и от его коня: настороженность, вслушивание, – и вот-вот… Полнейшая готовность к бегу. – Громадная, тоже конская, дикая и робкая рóскось глаз. (Не глаз, а око.) Впечатление, что всегда что-то слушает, непрерывность внимания и – вдруг – прорыв в слово – чаще всего довреме́нное какое-то: точно утес заговорил, или дуб. Слово (в беседе) как прервание исконных немот. Да не только в беседе, то же и с гораздо большим правом опыта могу утвердить и о стихе. Пастернак живет не в слове, как дерево – не явственностью листвы, а корнем (тайной).

…Пастернак – большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по-настоящему, его еще нет: лепет, щебет, дребезг, – весь в Завтра! – захлебывание младенца, – и этот младенец – Мир. Захлебывание. Пастернак не говорит, ему некогда договаривать, он весь разрывается, – точно грудь не вмещает: а – ах! Наших слов он еще не знает: что-то островитянски-ребячески-перворайски невразумительное – и опрокидывающее. В три года это привычно и называется: ребенок, в двадцать три года это непривычно и называется: поэт.

…Пастернак поэт наибольшей пронзаемости, следовательно – пронзительности. Все в него ударяет…Удар. – Отдача. И молниеносность этой отдачи, утысячеренность: тысячегрудое эхо всех его Кавказов. – Понять не успев!

…Пастернак – это сплошное настежь: глаза, ноздри, уши, губы, руки. До него ничего не было. Все двери с петли: в Жизнь! И вместе с тем, его более чем кого-либо нужно вскрыть. (Поэзия Умыслов.) Так, понимаешь Пастернака вопреки Пастернаку – по какому-то свежему – свежайшему! – следу. Молниеносный, – он для всех обремененных опытом небес» (М. Цветаева. Световой ливень).

«Пастернак всегда был одинаков. Сам он не играл, но в нем играло все: глаза, губы, брови, руки. Он был напряжен, как струна, и не умел держать себя просто. Для него не существовало обычного разговора. Мне кажется, ему было мучительно говорить обыденные вещи, он боялся простых, ничего не значащих фраз, старался от них убежать. Это не значит, что он любил разглагольствовать, напротив, – это так же его отвращало, он был ежеминутным строителем, архитектором разговора, раскладывая слова, как никто, и заставляя их звучать, переливаться всеми красками радуги, быть обычными, и в то же время не похожими на те, которые произносят остальные люди. Из него был огонь невидимый, но пожирающий его самого и собеседников. Он восхищал, очаровывал и утомлял, как гипнотизер, после разговора с ним человек, любивший и понимавший его, отходил, шатаясь от усталости и наслаждения, а не понимавший – с глупой улыбкой, пожимая плечами» (Рюрик Ивнев. Богема).

ПАСТЕРНАК Леонид Осипович

Живописец, график, педагог. Участвовал в передвижных выставках; с 1901 – с группами «36 художников» и «Союз русских художников». Создал портретную галерею писателей, философов, музыкантов, общественных деятелей конца XIX – начала XX в., в том числе Л. Толстого (несколько десятков графических листов и живописных полотен), В. Соловьева, Н. Федорова, А. Скрябина, Вяч. Иванова, Б. Пастернака и др.; иллюстрации к роману Л. Толстого «Воскресение» и др. Отец поэта Б. Пастернака. С 1921 – за границей.

«Мои „пробы пера“ в карикатурах и зарисовках, участие в иллюстрированных журналах в сущности были бессознательным влечением к рисунку и, в частности, к портретированию. Пройдя довольно длительный этап работ в области живописи и рисунка жанровых сцен, главным образом, эпизодов семейной жизни наших девочек (недаром в то время про меня говорили, что „не отец кормит детей, а дети кормят родителей“) и в области редких тогда еще и случайных портретов, я впоследствии, в конце концов, пришел к портретированию главным образом. Это наиболее интересная, но и самая трудная область изобразительного искусства» (Л. Пастернак. Записи разных лет).

«Высокий и стройный мужчина лет сорока – сорока пяти, одетый в хорошо сшитую серую пиджачную пару, с белым шелковым галстуком-бантом на шее. Бледное, худое лицо, остроконечная бородка, пышные, чуть седеющие волосы на голове, взгляд – и проникающий вам в душу, и смеющийся в то же время» (В. Булгаков. Встречи с художниками).

«Еврей, с лицом Христа с картины Мункачио, он преподавал в Школе живописи и ваяния, но наряду с этим вел частные классы на отдельной квартире с натурщиками (только для головы), которые я посещал два раза в неделю. На дом он задавал композиции „на тему“ и толково разбирал их. Он приносил в класс репродукции хороших картин, пояснял их качества, говорил об искусстве и художниках с учениками, словом, в нем не было той затхлости, которая, в силу некоего московского провинциализма, так суживала горизонт многих художников и преподавателей. Пастернак имел возможность путешествовать по Европе, знал музеи» (С. Щербатов. Художник в ушедшей России).

ПАСТУХОВ Николай Иванович

Журналист, беллетрист. Издатель газет «Нижегородская почта» (1884–1903), «Московский листок» (1881–1911), журналов «Гусляр» (1889–1890), «Заноза» (1891) и др. Автор книг «Очерки и рассказы „Старого знакомого“» (М., 1879), «Святые ночи в Москве с 1882 по 1886» (М., 1895), «Разбойник Чуркин. Народное сказание» (М., 1883–1884).

«„Московский листок“ – создание Н. И. Пастухова, который говорил о себе:

– Я сам себе предок!

Это – яркая, можно сказать, во многом неповторимая фигура своего времени: безграмотный редактор на фоне безграмотных читателей, понявших и полюбивших этого человека, умевшего говорить на их языке.

Безграмотный редактор приучил читать безграмотную свою газету охотнорядца, лавочника, извозчика, трактирного завсегдатая и обывателя, мужика из глухих деревень.

Мало того, что Н. И. Пастухов приучал читать газету, – он и бумагу для „Листка“ специальную заказывал, чтобы она годилась на курево.