След сломанного крыла - Бадани Седжал

— Ты никогда не задумывалась об этом?

— Я тебе не нужна, — Соня почти шепчет эти слова, но они звучат веско. — У тебя же все хорошо, — она указывает на вещи вокруг: — У тебя все есть.

— У меня есть дом, — стены, которыми я так восхищалась всего лишь мгновение назад, становятся барьером между нами. — Этого недостаточно.

— Это так много.

Внезапно мне становится ясно, что она недовольна своей жизнью. Я никогда и не думала, что она счастлива. Это чувство ей недоступно. Как можно быть счастливым с таким печальным детством? Счастье и печаль невозможно соединить вместе, поэтому одно из этих чувств всегда берет верх над другим. И все же я думала, что Соня по крайней мере смирилась с тем, что произошло. Я надеялась, что она примирилась с собой, хотя бы в какой-то степени, и обрела цель в жизни.

— А тебе нужно все это? — спрашиваю я, обводя рукой то, что вокруг.

— Нет, — говорит она. — Больше не нужно.

— И с каких это пор? — я не знаю, какое время она имеет в виду. Никогда она не говорила о двухэтажном особняке и о пяти детишках. Соня всегда мечтала о дальних краях и людях, которые не требовали от нее больше, чем она могла дать. А я искала стабильной жизни и дома на холме.

— Уже давно, — она опускает голову и тяжело вздыхает. Через несколько секунд Соня отвлекается от своих мыслей. — Поэтому мне и следует уехать. Я здесь чужая и всегда была чужой.

— Мы — твоя семья. Кому еще ты можешь принадлежать, как не нам? — ее безразличие бесит меня. Несмотря ни на что, мы не чужие друг другу. Мы вместе должны пройти сквозь все трудности. Один раз Соня уже покинула нас, этого достаточно! — Ты не убежишь от нас снова. Это нечестно.

— Это не для меня, — отвечает Соня. Мы обе знаем, что она говорит неправду.

— Почему ты не приехала на мою свадьбу? — гнев, который я подавляла весь день, поднимается и заполняет пространство вокруг нас. — Ты была нужна мне здесь! Неужели я этого не заслужила?! — кричу я. Время для ответа давно прошло. Но я никогда не могла представить себе, что сестра, с которой я выросла, покинет меня в самый важный день моей жизни. — Почему тебя так долго не было? Ты была нужна мне.

— Потому что я ничего не могла тебе дать, — она смотрит в стену и кусает губы. — Никому ничего не могу дать, — ее глаза затуманиваются. — Я не могла смотреть, как он отдает тебя мужу. Не могла улыбаться, наблюдая, как он разыгрывает из себя любящего отца, — она быстро встает с дивана, сбросив подушки с оборками на пол. Она не смотрит на меня, но я все же вижу в ее глазах затаенную боль. — И как ты позволяешь ему это делать, — она поворачивается ко мне, чтобы выяснить, какое впечатление произвели ее слова.

Мне не дает покоя смутное воспоминание. Девочка в темноте бредет по коридору и всхлипывает. В коридоре дома моего детства я слышу ужасающие стоны, но никто не приходит девочке на помощь. Она совсем одна. Я пытаюсь представить себе ее лицо, но оно расплывается передо мной. Я вздрагиваю. Я уверена, что это Соня. Отогнав жуткое воспоминание, я внимательно смотрю на нее нынешнюю. Я изо всех сил стараюсь удержать сестру, которую потеряла много лет назад.

— Тогда давай вместе увидим, как он умирает. Вместе попрощаемся с ним.

С моей стороны нечестно требовать от нее такой жертвы. Может быть, прощание с ним означает, что она наконец-то обрела свободу? У нее свой путь, не похожий на мой. Мы это поняли еще в детстве. Ее избивали, а я всего лишь обнимала ее, успокаивала, как могла. Это было легче, чем я представляла себе. Когда ты сам здоров и невредим, у тебя есть силы помочь тем, кто лежит у твоих ног.

Я протягиваю руку. Она моя младшая сестренка, мой единственный ребенок. Она боролась за то, чтобы обрести себя, а я училась быть такой, какой хотел видеть меня отец. Это означало постоянно находиться в его тени, позволяя ему защищать меня от него самого.

— Я не смогу сделать это без тебя, — это мой последний призыв, все, что оставалось в моем арсенале. Я закрываю глаза в уверенности, что сейчас услышу, как открывается и закрывается дверь. В прошлый раз она не сказала мне, что уезжает. Все эти годы я верила, что обычное «прощай» смягчило бы боль разлуки. Теперь я знаю правду. Вежливость ее прощания вонзается мне в сердце еще глубже. — Пожалуйста!

— Триша, — говорит она, и я слышу страдание в ее голосе. Я чувствую, как она борется сама с собой, я вижу, как ей хочется быть подальше от нас, от меня. Я не отвечаю, я не упрекаю ее, я слышу ее глубокий вздох.

— Я останусь, — шепчет она. — Я помогу тебе, как только сумею.

Обещание кажется вырванным из ее сердца.

Сонины слова согревают меня. Я была неправа! Она не изменилась, это та же девочка, которую я помню, на которую могу рассчитывать в случае нужды. После ее согласия остаться мы снова стали едины. Я открываю глаза и смотрю на нее. Цвет глаз у нас абсолютно одинаковый. Мы сестры, но нас связывают более крепкие узы. Пусть мы шли по разным сторонам дороги, но мы вместе прошли через ад.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что ты моя сестра, — говорит она, не отрывая взгляда от моего лица. — И я не смогла бы пережить наше детство без тебя.

Марин

Марин семь лет. Она играет с подружками в грязи. По улицам свободно бродят коровы, они подбирают брошенную на землю еду и в благодарность оставляют лепешки. Индийское солнце высушивает воздух, им трудно дышать. Но Марин и ее подружки, выросшие под его обжигающими лучами, к этому привыкли. Их пятеро, они с раннего детства живут рядом. Их игрушки — палочки и камешки. С их помощью они играют в «классы», и Марин — в первых рядах. На самом деле не важно, кто выигрывает. Вести счет нет возможности, и девочки часто приписывают себе очки. Но Марин нравится, что она впереди всех. Ей нравится ощущать чувство превосходства. Ей кажется, что она может все.

— Бети! — Рани зовет ее из дверей их дома, современного по сравнению со многими другими по соседству. Хотя туалет не соединен с водопроводом, у них есть отдельное помещение для душа, и они используют его как комнату для отдыха. Большинство ее друзей моются в общей бане, которой пользуются многие семьи. — Пора готовить обед.

Марин недавно научилась готовить. Все девочки должны уметь готовить, и чем раньше они начнут учиться этому, тем лучше. Уроки позволяют ей побыть вместе с Рани без надзора и ворчания бабушки, матери Брента. Она живет вместе с ними, как того требует традиция, и приступы артрита делают ее еще более придирчивой по отношению к Марин. Рани советует дочери не обращать внимания на ее придирки, но это трудно.

— Еще пять минут, мамочка, — говорит Марин, поглощенная игрой. Еще три прыжка, и она выиграет напоследок. Сморщившись от напряжения, Марин смотрит на камешек, который должна поддеть носком, перебросив его в следующий «класс». Сделав последнее усилие, она прыгает, но спотыкается о ветку и падает плашмя на бетон, в кровь разбив нос. Девочки подбегают, чтобы помочь ей. Рани, видевшая ее падение, мчится так быстро, как только позволяет тесное сари.

— С тобой все в порядке? — Рани краешком сари утирает ей кровь. Но кровотечение не унимается, и мать защемляет нос Марин пальцами и запрокидывает ей голову. — Что случилось, бети?

— Она следила только за камешком и не обратила внимания на ветку, — самодовольно говорит бабушка, которая сидит на старом деревянном стуле неподалеку. — Вот глупая девчонка.

* * *

— Я буду дома в десять, — заявляет Джия и прихватывает кусочек тоста. Ее ранец переполнен книгами. Школьная форма — клетчатая юбка и белая кофта — ладно сидит на ее тоненькой фигурке. Два дня в неделю ученикам разрешают приходить в школу не в форменной одежде. После горячего обсуждения вопроса «индивидуальность против единообразия» на родительском собрании совет школы пошел на компромисс. В эти дни Джия чаще всего надевает футболку и джинсы. Для Марин ее выбор говорит скорее о безразличии, чем об утверждении себя как личности.