След сломанного крыла - Бадани Седжал

* * *

Она смешивает муку из белого нута со свежим чесноком, листьями мяты и рубленым шпинатом. Масло на плите начинает закипать. Захватив две полные щепотки, Рани медленно опускает смесь в кипящее масло так, чтобы не обжечься. Она повторяет этот процесс, пока не заканчивается смесь, и миска не пустеет. Когда кушанье готово, она вынимает каждую пакору[8] отдельно и раскладывает их на бумажном полотенце, чтобы удалить жир. Рани достает из холодильника замороженный мятный чатни[9] и кладет его под струю горячей воды. Из кладовой она приносит банку, наполненную гхатией — завитушками из обжаренной нутовой муки. Она добавляет в тарелку добрую порцию мангового чатни, а потом режет зеленые перцы и удаляет из них зернышки.

Чай начинает закипать. Рани уменьшает пламя под соевым молоком, смешанным со свежим имбирем и кумином. Из холодильника она достает две «метхи тхепла». В детстве, в родном доме в Гуджарате, эти лепешки из цельной пшеничной муки с пажитником и другими ароматными специями были одним из ее любимых лакомств. Когда девочки были маленькими, мать, чтобы они ели побольше зелени, добавляла в них рубленый чеснок и сладкий перец. Став старше, дочери полюбили лепешки так же, как и сама Рани. Особенно Соня. В выходные она всегда просила их.

Рани методично накрывает стол на одну персону. Услышав, что Соня направляется к кухне, она наливает чай в чашку.

— Доброе утро. Завтрак готов. Твой любимый, — говорит мать, торжественно ставя тарелку на стол. — Метхи тхепла.

— Я не люблю тхепла, — отвечает Соня. Она сконфуженно смотрит на тщательно приготовленное блюдо. — Это любимая еда Марин. Я всегда больше любила роти[10].

Рани роется в памяти, и туманная картинка обретает четкость. Маленькая Соня за столом. Она права: это была любимая еда Марин. Соня всегда отодвигала тарелку с тхепла и просила кукурузные хлопья. Если Рани настаивала, чтобы она ела индийскую еду, младшая дочь требовала роти из простой пшеничной муки, которую она сворачивала, представляя, что это оладьи. Рани недоумевающе окидывает кухню взглядом, пытаясь понять, как могла забыть такую важную вещь.

— Я приготовлю тебе что-нибудь еще.

— Нет, все в порядке. Это чудесно! Спасибо, — для убедительности Соня макает кусок лепешки в чатни и откусывает от него. Она стирает с губ манговый джем и делает глоток из чашки с чаем. — Тебе не стоило возиться, мама.

— Конечно, стоило. Ты же дома, — Рани говорит так, будто это все объясняет. Вернувшись к тому, что имеет смысл, к тому, что само собой приходит ей на ум, она начинает уборку. Сухой губкой она стирает со стола крошки, которые все-таки упали туда. Рани придвигает ближе к столу стулья, которые никто не трогал, и поправляет салфетки. Стол рассчитан на восьмерых. Рани купила его на следующий день после того, как Брент впал в кому. Он редко разрешал ей приглашать в гости всю семью. Теперь Рани сможет делать, что захочет.

— Я думаю, нам стоит навестить тетушек. Они спрашивали о тебе.

В индийской общине тетушками называют женщин — друзей семьи. Кровное родство здесь не обязательно. Сейчас общение с ними дает Рани чувство комфорта. Поскольку в Штатах нет никого из ее родных, она научилась ценить такое подобие родственных отношений.

— Все эти годы они говорили мне: «Рани, где Соня? Она всегда в разъездах», — Рани смеется этой шутке, понятной только своим. — Я говорила им: «Вот увидите, она когда-нибудь вернется. Куда же еще ей податься?»

— Вокруг нас целый мир, мама, — Соня отодвигается от стола, еда на ее тарелке почти не тронута. — Думаю, что есть место, где я действительно нужна.

— Но это твой дом, — Рани оглядывается по сторонам, будто дом изменился до неузнаваемости. В каком-то смысле так и есть. Прошлое, каким бы оно ни было, теперь не имеет власти над будущим. Доказательство этому стоит прямо напротив нее. Сколько раз мать проходила мимо комнаты Сони, думая, будет ли она когда-либо снова служить прибежищем ее дочери? Соня здесь, ест завтрак, который Рани ей приготовила. Только теперь никто не вздрагивает при звуке его шагов и не съеживается от страха. Страх исчез, что само собой служит доказательством их свободы.

Рани не хочет слышать звучащего у нее в голове насмешливого голоса мужа. Он издевается над ней потому, что она верит, будто спасена. Беглец никогда не бывает свободным. Хотя он лежит в коме далеко отсюда, память о нем витает в воздухе, которым она дышит. И она знает, что так будет всегда.

— Этот дом всегда был твоим, — говорит Рани.

Соня открывает рот, но не может выдавить ни слова. Уставясь в тарелку, она ковыряется в остатках еды.

— Этот дом никогда не был моим, — произносит она тихо. Окинув взглядом знакомые вещи вокруг, она спрашивает голосом, звенящим от гнева: — Неужели ты убедила себя в том, что он твой?

Ее гневные слова заставляют Рани отшатнуться, и она хватается левой рукой за буфетную стойку. Образы Индии и родного дома возникают перед ее глазами.

— Когда я была маленькой, — произносит она тихо, — то обычно бегала по берегу, пока служанки стирали белье в реке.

Рани никогда ничего не рассказывала о своем детстве. Соня отставляет чашку с чаем и внимательно слушает.

— На что это было похоже?

Рани умолкает на мгновение, вспоминая то время.

— На свободу.

Она бросала гальку в воду, за что ей попадало от присматривавших за ней слуг.

— У моей матери было пятеро детей старше меня и четверо моложе. Меня растили слуги, которые получали несколько центов в день.

— Я не знала этого, — бормочет Соня.

«Не знала, нет», — думает Рани.

— Знаешь, каким было мое первое сильное впечатление?

Соня отрицательно качает головой, и Рани начинает свой рассказ:

— Мне было года три, может быть, четыре. Я бежала за птичкой, но она не давалась мне в руки… — они с Соней обмениваются улыбками, — и вдруг наступила на гвоздь, который прошел прямо через ступню.

— Мамочка… — голос Сони полон боли. — И что ты сделала?

— Как что? Я заплакала.

Из ноги рекой текла кровь. Закрыв лицо руками, она рыдала, уверенная, что на ее плач прибегут люди. Но она убежала слишком далеко. Кругом были только деревья да ветер.

— Вдалеке стояла мать и смотрела на меня. Я была уверена, что точно это вижу. Это последнее, что я запомнила, перед тем как потерять сознание.

— Она действительно была там?

— Я никогда ее не спрашивала. Служанка нашла меня и принесла домой, — Рани глубоко вздыхает: — А сейчас у меня нет другого дома, кроме этого.

— Ты можешь продать его, — Соня начинает убирать со стола. Она соскребает остатки еды в мусорное ведро, а потом полощет тарелку в раковине. — Он слишком большой для одного человека.

— Думаешь, твой отец никогда не вернется?

— А разве ты так не думаешь? — Соня моет заполнившую раковину посуду, будто занималась этим все эти годы. Будто никогда и не убегала из дома. — Возможно, он наконец-то понял, что пришла пора переключиться на себя и оставить других в покое.

Рани ощущает гнев дочери. Ей хочется дотронуться до нее, чтобы смягчить ее боль. Но уже давно она поняла, что ничего не может сделать. У каждого своя дорога в этой жизни, каждый должен пройти свой путь сам. А если бы судьба дала ей еще один шанс? Рани представляет себе, что ее жизнь могла бы сложиться по-иному. Например, если бы, когда им пришли американские гринкарты, она заявила, что не хочет уезжать и что счастливы они будут только в своей маленькой индийской деревушке.

— Мы не всегда понимаем, почему люди поступают так или иначе, — говорит Рани, отгоняя от себя эти мысли. — Но не нам об этом судить.

Еще не открыв рта, Рани уже знала, что не стоит произносить эти слова. Однако, как часто случается в жизни, обратно взять их она уже не может. Рани понимает, что они с Соней никогда не будут близки. Возможно, оттого, что Соня — самая младшая и к моменту ее рождения мать уже слишком устала. А возможно, потому, что Соня всегда знала — они не хотели ее.