След сломанного крыла - Бадани Седжал

— Ты действительно никогда этого не делала, — откликается Соня. — Мне кажется, что я не такая всепрощающая, как ты.

— Думаешь, я всегда прощала его? — Рани часто слышала, что власть слова сильнее всего остального. Ей хочется спросить у тех, кто так говорит, ощущали ли они на себе власть сильной руки. — Я думаю, это боги прощают нас. При этом они учитывают все наши дела и поступки, не упуская ни единого.

— Но речь идет не об одном поступке, — протестует Соня. — Вся наша жизнь была полна обид и боли.

— Но ты же не была с ним всю его жизнь, — возражает ей Рани.

В ее голове начинают звучать ритуальные песнопения, которые она слышала в индийских храмах. Она чувствует запах курений, словно вместе с другими девочками вновь сидит на мраморном полу храма и слушает поучения гуру. Повинуйся родителям, накорми голодного, делай добро каждый день, иначе бог Шива может открыть свой третий глаз, и тогда весь мир сгорит. Урок, заученный через страх.

— Он не всегда был жестоким, — говорит Рани, надеясь оправдать себя за то, что не ушла от мужа. — Когда-то, в Индии, он был добрым.

— Я рада, что у тебя сохранились такие воспоминания, — говорит Соня, и ее голос леденеет от ярости. — Но у меня их нет. Поэтому мне придется жить с теми, что есть.

Соня выходит из кухни, не сказав больше ни слова. Рани провожает ее взглядом, а потом бессильно опускается на стул и погружается в прошлое.

Отец Рани договорился об ее обручении после случайной встречи с отцом Брента на деловом обеде в деревне. Они принадлежали к одной касте, и в разговоре выяснилось, что каждый из них ищет пару для своего ребенка. Обсудив формальности, они пожали друг другу руки в знак заключения союза. Своей жене отец Рани рассказал об обручении, придя домой, но Рани узнала о нем только неделю спустя, когда об этом упомянула служанка.

Когда она впервые встретилась с Брентом на площади в ближайшем городке, ее сопровождали трое слуг. Она и Брент уселись за старенький стол для пикника друг напротив друга, а слуги устроились за столом поблизости. И девушка, и юноша стеснялись и смотрели куда угодно, только не на собеседника.

— Рани — очень красивое имя, — произнес Брент на ломаном английском. — Оно означает «королева», не так ли?

— Да, — кивнула Рани, — и возрождение, — они снова замолчали. Их окружал шум голосов прохожих. — А у тебя имя редкое.

— Да, — согласился он. — Отец назвал меня в честь своего заокеанского друга. «Хороший человек», — говорит про него отец. — Он посмотрел на людей вокруг. — Я рад был услышать о нашей помолвке. Это удача для моей семьи.

— И я тоже, — солгала Рани. На самом деле ее мать, вся в заботах об остальных детях, только недавно купила сладости, чтобы отпраздновать это событие. — Мои братья и сестры живут в предвкушении свадьбы.

Брент согласно кивнул. Потом посмотрел себе под ноги, нагнулся и принялся шарить рукой по земле. Найдя то, что искал, он положил на стол маленький камешек, не больше гальки. Затем он пододвинул его к ней, избегая прикосновения.

— Это тебе, — произнес он.

Рани смущенно посмотрела на него:

— Я не понимаю.

— Я надеюсь подарить тебе весь мир, — объяснил он. — Этот камешек — часть его. Когда-нибудь я подарю тебе больше.

Брент, пока не впал в кому, дарил ей камни на каждую годовщину их свадьбы. Каждый больше того, первого. Некоторые прибыли издалека — один из пещеры в Бразилии, другой с побережья в Австралии. Рани никогда не знала, как он находит эти камни, но каждый год он дарил их ей, хвастаясь и приговаривая:

— Я подарю тебе весь мир, Рани.

Ей всегда хотелось сказать:

— Прекрати избивать нас. Хватит и этого.

Но она никогда не произносила этих слов, и он не прекращал.

Соня

В день, когда я окончила Стэнфорд, сияло солнце и дул легкий бриз. От ветерка кисточка на моей академической шапочке билась о щеку. Один уважаемый член нашей общины только что сказал в своей речи, что мы можем преуспеть в жизни. Жизнь принадлежит нам. Мы должны прокладывать свой путь. Диплом об окончании Стэнфорда — обещание, что пламя, которым мы осветим свою тропу, будет сиять ярче, чем у других. Теперь, когда мы доказали, что чего-то стоим, будущее за нами.

Сильно воодушевленная этими словами, я приняла невероятное решение: объявить своим призванием фотографию. Она была для меня убежищем, почти страстью, но я никогда и не мечтала сделать ее своей профессией. Сидя в окружении однокурсников, я решилась. Раньше я и подумать не могла о том, чтобы сообщить папе, что юриспруденция, профессия, которую он выбрал для меня, мне не подходит. Никогда прежде я не осмеливалась высказать то, что у меня на уме, ведь угадать последствия было не трудно. Я страшилась отцовского гнева, но еще больше боялась за родных, на которых тоже обрушится его ярость.

Потом, когда мы стояли в университетском дворе, я окинула взглядом семью, собравшуюся в кружок. Марин была в своем обычном костюме, а Триша надела затейливое летнее платье. Мама надела узкое сари, которое стесняло свободу движений. Джия сидела у Раджа на плечах, тянула его за волосы и воображала, что правит лошадью.

Сначала мой голос звучал тихо, но по мере того как слова вырывались из глубины души, он обретал силу.

— Я решила сделать перерыв в обучении, — заявила я, избегая смотреть на папу. Вцепившись в свой диплом, я старалась не потерять мужества. — Я собираюсь заняться фотографией.

— Нет, — сказал папа, не задумавшись ни на мгновение. — Осенью ты пойдешь в университет, как мы и говорили.

Я почти согласилась, привыкнув подчиняться его воле. Но вид Джии, сидящей на плечах Раджа и веселящейся от сознания своей власти над ним, затронул что-то в глубине моего сердца. Быстрый взгляд в сторону Триши, чье лицо выражало тревогу, но не разочарование, укрепил мой дух.

— Я приняла решение, папа. Я сама извещу об этом приемную комиссию университета.

Он начал смеяться, повергнув всех нас в шок: ведь он смеялся не от радости, а от злости. Я вздрогнула, когда увидела его сузившиеся глаза, взгляд которых был направлен на меня. Мама закрыла глаза, опустив голову от унижения.

— Ну и дура же ты! — рявкнул он. Не обращая внимания на посторонних, покраснев от злости, он продолжал: — Впрочем, чему удивляться? Я всегда знал это.

Несколько моих друзей и их родственники не успели разойтись и стояли рядом. При звуке громкого голоса отца они с любопытством повернулись к нам. Я почувствовала, как меня охватывает знакомое чувство: стыд и желание провалиться сквозь землю.

— Пожалуйста, папа, не кричи! — попросила я, теряя мужество. — Я отложу только на год.

— «Отложу!» — передразнил он. Мотая головой из стороны в сторону, он заявил во всеуслышание: — Надо было не рожать ее, а сделать аборт, пока была возможность.

Я не удивилась. Сетовал ли он на шутку, которую жизнь сыграла с ним, когда он поверил, что родится мальчик, или возмущенно намекал на лишние расходы, связанные с появлением еще одного ребенка, я слышала эти слова достаточно часто и стала нечувствительной к ним. Но отец повернулся к маме, которая всегда отмалчивалась во время его тирад, мое сердце екнуло.

— Твоя мать тоже не хотела тебя рожать, — заявил он. — Она умоляла разрешить ей аборт, но я отказал. Мне бы следовало послушать ее.

Я посмотрела на маму, ожидая, что она опровергнет его слова. Скажет, что она любит меня, что я ей нужна. Не в том дело, что она никогда не пыталась защитить нас, что позволяла ему избивать нас. Я простила ее, считая такой же жертвой, как и мы. Но то, что она тогда произнесла, заставило меня понять: она тоже была виновна.

— Ведь так, Рани? — спросил папа.

— Да, — ответила мама, опустив глаза. Ее признание обожгло меня. — Так было бы лучше для всех.