Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

слышимо для всех, пошутил: «Похоже, председателем опять будет Аваг». В зале раздались смешки, кто-то из женщин сказал: «Типун тебе на язык!» У Авага заиграли желваки на скулах, но шутник, испугавшись, быстро поправился: «Я говорю — председателем собрания!» Получилось еще смешнее, смеялись уже все и не стесняясь.

Вскоре пришел и Арташес — ровно в назначенное время. Он тоже прошел за стол, положил картонную папку, которую держал под мышкой, и с ходу заговорил в наступившую тишину помещения:

— Вы уже знаете, товарищи, что на прошлой неделе мы у себя в правлении обсуждали этот вопрос. Что это за вопрос — вы тоже знаете. Мы решили провести в село воду. Средства на это у нас есть.

— А трубы какие будут? Опять глиняные? — подал голос дед Саак, бывший гарихачский мельник.

— Нет, Саак-апер, на этот раз они будут железные, — с улыбкой пояснил Арташес.

Дед Саак поднял руку. Арташес, не поняв этого жеста, обернулся к нему:

— Ты хотел еще что-то сказать, Саак-апер?

— Нет, это я голосую «за».

— Постой, до голосования еще далеко. — И снова к собравшимся: — Я должен предупредить вас, товарищи, что во время обсуждения этого вопроса в правлении два человека из шести выступили против моего предложения.

В помещении настороженно умолкли, затем Русагет Хачатур сказал возмущенно:

— Ара, у кого же это мог язык повернуться сказать против такого доброго дела, а? Он что, не гарихачец?

— У него, наверно, жена за водой не ходит, потому и против!

— Или в его огороде родник открылся и он скрывает это от гарихачцев!

— Ара, клянусь честью, — вновь встал Русагет Хачатур, причем эти слова сказал по-русски. — Клянусь честью, он не из Гарихача, это точно! — добавил он уже по-армянски, поскольку запас его знаний русского языка пришел к концу.

Русагет — знаток русского — это была его кличка. Сам Хачатур был уроженцем Сарушена, и в восемнадцатом году после пожара в Шуше он переехал в Баку, прожил там несколько лет, успев научиться русскому языку ровно настолько, чтобы не путать «хлеб» с «водой». А приехав в Гарихач, стал хвастать своими познаниями и хвастал до тех пор, пока не произошел один случай, обративший эти познания в его кличку. Бог весть какими судьбами в Гарихач забрел некий человек в шляпе, очках и заговорил с гарихачцами по-русски. А поскольку познания гарихачцев в этой области не распространялись дальше все тех же «хлеба» и «воды», то пришлось послать за Хачатуром. Тот пришел, внимательно выслушал человека в шляпе, потом, когда тот кончил, не говоря ни слова, повернулся и стал уходить. «Ты куда, Хачатур?» — растерялись гарихачцы. «Я с этим человеком не желаю разговаривать! — ответил Хачатур. — Я с ним в ссоре». — «В ссоре? Когда же ты успел поссориться, он первый раз в нашем селе?» — «В прошлом году я с ним в Евлахе поругался. Он меня не узнал, но я-то его хорошо помню, у меня память острая!» Ложь была слишком нахальной, чтобы можно было поверить. Гарихачцы посмеялись, потом повели очкастого русского к Нерсесову роднику и угостили шашлыком. С тех пор Хачатура и прозвали Русагетом, и кличка до того прочно прилипла к нему, что-порой он сам обижался, когда на колхозных собраниях его называли Хачатуром Маркосяном.

…Возмущенный галдеж в помещении грозил разрастись бог знает во что. Арташес поднял руку, прося тишины.

— Не спешите ругать этих людей, товарищи, они по-своему правы.

— Как это правы? — возмутился кто-то с дальних рядов. — Всю жизнь сидим без воды, а теперь, когда колхоз может провести нам воду, кто-то против! И ты говоришь — правы!

— Кто против? Ты назови его имя, Арташес!

— Да, ты его по имени называй!

— Если он мужчина, пусть выступит перед народом и скажет, почему он против.

Аваг что-то шепнул Арташесу, потом встал из-за стола и сказал:

— Ай, гарихачцы, это я против…

В зале стало так тихо, что послышалось шуршанье табака, ссыпаемого на обрывок газеты: это дед Саак готовил себе курево. Аваг продолжал:

— Только Арташес не так чтобы совсем правильно объяснил вам, что к чему. Я не против того, чтобы, значит, провести воду в село. Но Арташес хочет провести ее незаконно. Вот я и против этого. Он хочет продать, значит, десять коров и на вырученные деньги купить трубы и провести воду. Колхоз наш маленький, поголовье крупного скота небольшое, поэтому нам никто не позволит продать десять коров.

— Для того мы и собрали колхозников, чтобы они решали, можем или не можем мы продать коров, — напомнил Арташес.

— Коровы наши — мы и продаем, кому какое дело? — крикнул опять голос из задних рядов.

— Ай, товарищи, коровы не наша личная собственность, а колхозная, и мы не имеем, значит, права делать с ними все, что нам придет в голову, я так считаю, — сказал Аваг. — А вы уж решайте сами, мое дело сказать.

— Ладно, допустим, — опять заговорил Русагет Хачатур, — мы продали коров, выручили деньги, а где трубы думаете достать? Арташес, я тебя спрашиваю.

— Я наводил справки и знаю, что ни в этом году, ни в будущем мы не сумеем купить труб у государства. Видимо, нам придется предпринять что-то, поехать в Баку, Ереван или в Кировабад или в какой-нибудь другой город и попытаться там достать — я еще не знаю. Может быть, даже по дорогой цене. Но это должно решать общее собрание. Помните только: трубы нам нужны позарез. Если бы нам их обещали дать, скажем, в будущем году — мы бы могли еще год перетерпеть. Но, повторяю, нам не обещают.

Гарихачцы молчали, подавленные, не зная, как быть. Без воды нельзя — это ясно. Но Аваг и Арташес напустили столько страху, что Даже боязно слово сказать.