Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Беник! Ах, чтоб тебя, Беник! Золотые руки у парня!
Бенику помогал Юрик, которого Арташес тогда снял с грузовика и отправил на силос, где в то время работала и эта дуреха Лусик, — пусть сами мирятся, если хотят. Но, как говорится, нашла коса на камень: то ли Лусик заартачилась, то ли Юрик, но примирение не состоялось, супруги еще пуще рассорились. Когда стали проводить воду, Арташес снял обоих с силоса и послал на трассу. Однако, похоже, и тут у них ничего не получается: дуреха Лусик пожелала работать в лесу, у родника, с которого вода должна самотеком пойти в село, а Юрик — вот он, Юрик, помогает Бенику укладывать трубы! Где уж им видеться!
— Дед Саак, копай глубже, глубже копай!
— Глубже этого копать?
— Глубже, глубже, чтобы зимой трубы не замерзали!
— Ладно, раз говоришь, надо копать глубже, значит, надо глубже, — отзывается дед Саак. Размахнувшись, он всаживает кирку в мягкую, податливую землю, выворачивает пласт.
Из-за леса шагом выезжают двое всадников — Арташес и один из районных начальников по сельскому хозяйству, Агаджанян. Медленно так едут, о чем-то беседуют. Арташес делает рукой широкий жест, показывая на траншею. («За трубы пришлось переплатить», — сказал Арташес, как потом выяснилось. Агаджанян пожал плечами: дескать, не ты первый, не ты последний, есть еще в наши дни… Впрочем, на словах он ничего не сказал.)
Проехали мимо деда Саака, Арташес попридержал коня:
— Саак-апер, ты тоже здесь?
— А как же, вот, киркой орудую… Было время, поверишь ли, не боялся никакой работы, значит, — отозвался дед Саак. — Помню, в двенадцатом году мы с Бремом, да благословит господь…
— Саак-апер, сегодня утром я вашего Саргиса видел, он в Истису ехал, говорит — по важному делу, — перебил Арташес словоизлияния старика о днях далекой молодости.
— Нашего Саргиса? — недовольно поморщился дед Саак.
Саргис был сыном его родной сестры, умершей много лет назад вслед за своим мужем. Дед взял сироту к себе в дом и кормил его до тех пор, пока тот не окончил школу и не поступил в институт. Окончив институт, этот Саргис так и не вернулся в Гарихач, хотя там была нужда в преподавателе. Уехал в областной центр, год учительствовал в местной школе, а потом стал работать в газете. И с тех пор ни разу не появлялся в Гарихаче. Дед Саак был зол на него и не хотел слышать его имени.
— А ты не спросил у этого прохвоста, почему он не появляется в Гарихаче? Или гарихачцы глаз ему выбили?
— Нет, не сказал, — улыбнулся Арташес. — А зачем говорить, Саак-апер? Мы ведь тоже люди гордые: не хотят — мы и не зовем. Верно говорю?
— Верно, — вздохнул старик, — как не верно? Разве когда верно, язык повернется сказать, что неверно?
Арташес с Агаджаняном проехали дальше. Дед Саак полез было в карман за табаком, но заметил, как Беник с Юриком подбираются к нему: надо было копать дальше.
Вечером, проводив гостя, Арташес еще раз проехал вдоль трассы. Было уже темно, никто не работал. Возле родника Арташес спешился, напился воды, ополоснул лицо и собрался было закурить, как вдруг услышал приглушенные голоса, они становились все громче по мере приближения. Между деревьями мелькнуло женское платье. За ним — силуэт мужчины. Женщина остановилась, взялась за ветку цветущего шиповника и тут же, приглушенно вскрикнув, отдернула руку. Должно быть, укололась. «Больно?» — спросил мужчина. «Немножко», — сказала женщина. Мужчина подошел ближе, под его рукой дважды треснул куст шиповника. «Возьми, это тебе», — сказал мужчина. Женщина взяла цветы и вдруг расплакалась. «Ты что? — растерянно спросил мужчина. — Тебе все еще больно?» Женщина, не переставая плакать, сказала: «Дурак! Господи, какой ты дурак! Да не палец у меня болит, а сердце, душа! Или ты тоже смотришь, как другие: смеется, мол, артистка она, ей все нипочем». Мужчина сказал: «Мы оба дураки». Потом отнял у нее цветы, обнял женщину и стал целовать ее. Она всхлипывала и подставляла ему губы, лицо, шею, волосы…
«Вот и вся семейная трагедия, — до чего все просто разрешилось», — подумал Арташес, не смея шелохнуться.
— Кажется, тут кто-то есть, — сказала женщина.
— Никого нет, — ответил из своего укрытия Арташес. — Можете целоваться сколько влезет. Только смотрите не простудитесь, здесь сыро.
Утром он сказал Юрику:
— Помирились? Ну слава богу. С завтрашнего дня опять на грузовик. Надоели вы мне, два дурака!
Юрик, красный, как вареный рак, не смея поднять глаза на председателя, согласно кивнул: дескать, на грузовик так на грузовик, дескать, пошли хоть к черту на рога — ради тебя пойду и глазом не моргну!
7
В трех километрах от Гарихача, на правом берегу реки, в ивовой роще лежит замшелый с одного бока валун. Под этим валуном пульсирует, как кровь в открытой ране, нарзанный источник. В летнюю пору рощица вокруг этого источника заполняется голосами дачников (которые обычно задерживаются здесь ненадолго — ровно настолько, насколько хватает привезенного с собой запаса баранины), река — загорелыми телами купальщиков, а берег реки — любителями рыбной ловли.
Вот в эту райскую кущу и прибыли час назад двое молодых парней, одетых по-городскому, в меру развязных, в меру скромных, в меру самоуверенных. Сделав пару кругов по шалашечному поселению дачников и не найдя там молоденьких дачниц, достойных внимания, они вернулись в тень дикой яблони, под которой стояли их чемоданчики и рюкзаки, и разлеглись на траве. Одного звали Георгием, другого — Сергеем. Георгий был
