Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

– Да, я бил, но мои родители за ето меня наказывали, но не её. Я вижу, Тимофей, ты сам не хошь наладить семейноя положение.

Тут крёстна тоже не вытерпела и стала говорить Тимофею. Но атмосфера уже накалилась, Тимофей соскочил с лавки и пошёл, Гришка Овчинников закричал на крёстну, Кондрат на меня, и все пошли на улицу. На улице при всех я сказал Кондрату:

– Да, недаром мать твоя сказала: не гладкой ты. Невинных жмёте, а винных защищаете.

– Ты не нашего собору, да ишо и голос подымаешь!

– Да, вы фарисеи, лицемеры, у вас так: приезжают развратники из США, вы с ними жрёте и молитесь вместе, и всё хорошо, а тут – «не вашего собору».

Ему стало неудобно, и мы все разъехались.

Мы у Степана пообедали, я попросил, чтобы он отвёз на терминал автобусной.

– Ну, братуха, сам видишь: с вашего рая ничего не будет. Нет у вас ни одного порядошного лица, чтобы правду навести.

– Да, знаю.

– Ну а как дети, внучаты? Надо задуматься.

– Да, Данила, ты прав, нихто ничто не думают.

– Ето потому что пьют, братуха. А бес же сказал: «В пьяным вся воля моя».

– Ты, Данила, приезжай почаше, хоть есть с кем-нибудь поговорить.

– Братуха, я рад, но не хочу больше никогда лезти в ети секты. Ты прости за выражение, но по-другому не могу назвать их. Все погибли, а одне оне спаслись – так не бывает.

19

Я уехал в Сиполети, и по обычаю пишу свою историю да занимаюсь огородом. Стал скучать по семье, а так всё в порядке. Таня с зятям живут хорошо, и мене́ хорошо.

Однажды зашёл разговор, зять Елияс спрашивает:

– Ты насионалист?

– Почему такой вопрос?

– Мне Татьяна рассказала, что ты был против разной[437] нации и что она вышла за меня.

– Нет, Елияс, ето не так. Ты сам подумай: каждый родитель желает са́мо хоро́ша детя́м, и сам пойми: хто чичас женится и хорошо живёт, большинство расходются, а дети потом мучутся, и сколь разврату, сам видишь. Но я не фанат. А хорошо бы через двадцать лет увидал вас в такой же любве, как чичас. Любите друг друга! Да ишо сознаюсь: я никогда не ожидал, что моя дочь выйдет за полицая, я етого никогда не желал, и расскажу почему. – И всё рассказал, как полиция над нами издевалась и называла коммунистами, ета травма осталась навсегда. – Но прости, вижу, что моя дочь выбрала тебя не здря, ты порядошной парень и умный, и моя дочь будет с тобой счастлива, а она моя гордость, я её люблю.

Он за ето меня поблагодарил и сказал:

– Твоя дочь в хороших руках.

– Ну и слава Богу.

Он мне показал фильму, как их венчали, в загсе и в церкви евангелической. Но я заметил: она была обижена, потому что нас никого не было, и местами даже плакала. И я не вытерпел, заплакал. Вот така́ наша судьба человеческая.

На днях сходил в ИНТА и стал приспрашиваться к земля́м. Мне дали совет обратиться в Неукен в Сентро ПиМЕс[438] и объяснили почему. В Рио-Негро вообче агрозастойкя, а в Неукене идёт реклама для агро, да и перспективы лучше. Прихожу в Сентро ПиМЕс, спрашиваю, с кем можно побеседовать насчёт перспективы колонии русских верующих. Мне секретарша ответила: «Подожди», и ушла. Через две-три минуты выходит и даёт знак: «Проходи к директору, он вас ждёт».

Я захожу. Да, директор сорок – сорок пять лет, садит меня и спрашивает:

– В чем могу помогчи?

Я представился и попросил выслушать со вниманием. Он угодил добрый и внимательный. Я кратко рассказал нашу историю и хто мы и зачем пришёл суды. Он выслушал, одобрил:

– Да, хорошо, продукто́ры[439] провинсыи нужны. А как с вами можно связаться? – Я дал свой номер мобильного и рассказал, где я живу. – Хорошо, мы с тобой свяжемся, как толькя что появится.

Я поблагодарил и ушёл. И думаю: да, надо будет походить, тут така́ система – пе́рво покажи свой искренний интерес. Ну хорошо, са́мо важно, что принял, выслушал и проявил интерес, а дальше всё зависит от самих себя.

Я звоню Алексею и рассказываю, каки́ перспективы здесь в Аргентине, он ответил:

– Смотрите хороше́нь, я всё ставлю на продажу, дом и машинерию, но буду смотреть на вас, а могу приехать толькя следующам летом. Смотрите в Уругвае тоже.

Нонче весна непонятна – ветры́ и холодно. 16-12-09 в новостях известили: в провинции Сальто жара до сорока градусов Сельсиюс, весь Литораль залиёт дождями, очень много евакуации, Кордоба – засуха, высохли все реки, на горах Андах валит снег, во всёй Патагонии ветры́ сухия, всё высохло, скот дохнет – всё ето произошло в один день. Но всегда в ето число вообче уже доложна быть жара. В стране Аргентине непорядки, забастовки, и политики не могут поделить свою Аргентину, всё им мало, и кричат на Кирчнеров[440]: как так, у вас было економического бюджету в размере шестьсот тысяч долларов, и чичас за такоя короткоя время выросло в сорок девять миллионов долларов! Ну тут в Патагонии спокойно.

Звонит Андриян. У него рыбалка не очень, везде наводнения, и ему приходится очень трудно, весь промок до костей, и каждый день дождь. Деньги разосходовал на матерьял рыбальный, рыба не ловится, голодует.

– Но Пиега доволен, что я приехал, и говорит: «Андриян, молодес, никого не выдал, для тебя дорога открыта, и теперь будем тебя берегчи». Но чичас невозможно рыбачить, на дамбе много воды, а поеду в Сан-Хавьер – рыбачить с дядя Анатолием и с Сергейкяй.

– Андриян, ты опять связываешься с нашими, ето будет тебе проблема, помяни меня. Но всех боле бойся Пиегу.

20

Я решил съездить к первой Григорьевой жене[441], у Кипирьяна добыл номер телефона матери, позвонил и объяснил Сандре, что хочу с ними пообчаться и познакомиться с племянницами. Я выехал к ним в Баия-Бланка вечером поздно, утром Сандра меня встретила. Я её не признал: ето уже настоящая женчина сорокалетняя. Но ей неудобно. Мы с ней на такси уехали к ним, ето было в шесть часов утра, все спали, муж на работе металлургом. Я ей объяснил:

– Пишу книгу и приехал к вам пообчаться и узнать о вашей жизни, как вы прожили, и знаю, что вам очень трудно пришлось, и во всем я виню своего брата, и даже сам шшитаюсь виноватым, что брат Григория. И не могу забыть тот день, когда отвозил тебя суда, в Баия-Бланка, помню твою обиду, и мне было чижало, поетому не могу себе простить етот день. Но одним словом – он идивот, но он чичас расшитывается за всё, никому не нужон и остался один, уже потерял втору́ семью. Хоть и кается, но уже поздно.

Смотрю, у ней слёзы на глазах, и она со слезами стала рассказывать, как ей трудно пришлось с нём:

– Ето был не муж, а зверь: пьяница, вор, бандит, егоист, и самоя худшея – он меня избивал, ревновал ко всем, даже к вам, и всегда изнасиловал. Я не раз и не два хотела его зарезать, но всегда думала: сяду в тюрму, а детки останутся сиротками, и толькя ето меня удерживало на етот поступок. Я благодарю, что ты меня увёз от него, но он снова приехал за мной и увёз меня в Пуерто-Мадрин. Я его боялась как огня. И ваша мать забрала у меня дитя, ето я не могу себе простить, что не вырастила сыночкя, и теперь виню себя виноватой перед нём. Да неужели не хватило бы кусочкя хлеба для моего сыночкя? А теперь я не имею права на него, потому что не сумела освободить из чужих рук и воспитать.

За всё ету беседу слёзы у ней лились рекой, и я с ней наплакался, наконес она мне сказала:

– Твой брат вконес меня извёл, и не хочу его даже поминать никогда и ни в чем.

– Сандра, скажи, пожалуйста, как ты вырастила своих дочерей и как ты чичас живёшь?

– Дочак я вырастила слава Богу, мне помогли сёстры. Взамуж я не хотела, потому что не верила мужчинам и думала, что все оне идивоты, но мой муж меня убедил, и я вышла за него. Правды, он угодил добрый, и благодаря его живём, слава Богу, хорошо. Правды, бедно́, но ничего, хватает.

– А есть у вас с нём местныя дети?

– Да, двоя, сын и дочь.

– А как Паола и Карина[442]?

– Паола взамужем, имеют свой дом и одно дитё, она работает в магазине, он аркитект[443], а Карина учится и работает – морожены продаёт, собирается взамуж, а живёт с нами. Муж чичас на работе, он уже должен подъехать.

Да, муж подъехал, мы с нём познакомились, ето настоящай, порядошный муж. Мы с нём разговорились, я объяснил, зачем приехал, он добавил в ету историю.

– Да, когда она вышла за меня, она часто ночами соскакивала, с перепугу кричала и за нож хваталась, но постепенно я её уговаривал и к врачу водил, и она у меня успокоилась. А чичас живём хорошо, девочак я помог вырастить как своих, они невинны, а живём сам видишь как. Ето наш собственный домик, кирпичик по кирпичику сумели построить, она у меня работает в герия́трико[444], за стариками ходит, а я металлург.

Да, домик у них бедный, но свой. Вот и Карина стала, пришла поздоровалась. Да, девушка взрослая, ето уже переродок[445], но красавица. Сяла возле меня, сразу видать – ласкова и весёла, бойкя́я.

– Ну вот, я всегда думал: ты спокойная, а Паола бойка́я.