Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

– Завтра на свадьбе выпьешь сколь хошь.

– Боже ты мой, в чё он превратился!

– Да надоел уже, ходит мелет чё попало, а матерится!

– Вот тебе и «шарыповская гордость».

– Да, его мать Марфа уже обижалась.

– Когда-то были примерны люди, а чичас в чё пришли? «Людишки»-то стали добрыми людями, а у нас всё пропало… Братуха, спомни Святоя Писания: «хто возносится – тот смирится, а хто смиряется – тот возносится». Так и ваш Тимофей. Придёт время – будет жалеть: у него десять сынков, а он пошёл по такой пути.

Ну, пора спать, уже два часа. Я долго не могу уснуть, всё нервничал. В пять часов утра Степан пришёл и спросил:

– Поедешь молиться?

– Нет, братуха, я ишо не заснул.

– Ну, спи.

Оне уехали. Я, как дядя, должен быть в моленне на венчания племянника, но мне обидно, и я не поехал. Но боле не заснул. Стало светать, я встал, Александра давно управлятся, я потихонькю собрал свой рюкзак и стал поджидать Степана. В восемь часов приехали Степан и Андриян с ними. Говорю Степану:

– Отвези меня до автобусной стансыи.

– А ты куда?

– Домой.

Он обои с Андрияном:

– Никуда не поедешь, свадьба наша, и ты должен быть на ней.

– Андриян, я тебе ишо в тайге говорил: мы доложны ехать своим собором, потому что ето никогда не кончится. Когда будем недоступны для них, толькя тогда оне оставят нас в покое.

– Да, я никогда не подумал, что так поступит дядя Кондрат.

– А я ето всё знал, он Тимофеяв слуга, и не забудь: Килин, всё исподтишка.

– Да, теперь понял. Но ты никуда не поедешь, пошли, я тебя исправлю.

– Ну хорошо, но знай: хватит терпеть ето фарисейство.

И мы поехали на духовны столы. Приезжаем, Андриян подошёл к Кондрату и сказал:

– Я тятю исправил, и он прав, у нас свой собор. И как он доржится и молится, за чё его истязать?

Он пожал плечами и сказал:

– Сами знаете. – Но заметно было, ето ему не по носу.

– Знай, что всё ето будет перенесёно Тимофею.

Все увидели, что я исправленной, некоторы зашишикались, я внимания не взял, но вёл себя завсяко-просто. Знаю, что душа чи́ста, а вы хоть что мелите, вы со мной не живёте и моё правило не несёте, и не вам судить, а Богу.

После духовных столов в присутствии своего ро́дства сестра Степанида заплакала и сказала:

– Вы моё ро́дство, свадьба наша, будьте как хозяева и помогайте, а на етих идивотов не смотрите. Я тоже немало от них перетерпела, даже параличом уже разбивает, вечно лезут в чужую жизнь, а оглянулись бы на свою срацию: чиста ли она или нет.

Все стали убеждать Степаниду и сказали ей:

– Давайте все дружней проведём свадьбу и за всем смотреть и друг за друга крепко стоять.

Да, свадьба была весёла. У Степаниде старша дочь Лиза приехала с Бразилии с мужем Георгием, обои молодсы. Но Лиза мне очень понравилась, кака́ она ласкова со всеми, и како́ отношение ко всем. Сколь я её благодарил за ето и наказывал:

– Лиза, веди себя всегда так.

Но она толькя улыбалась, ласкалась, думаю: какой золотой ребёнок. Господи, дай ей всегда быть такой. Муж Георгий её очень любит, ето будет Логина Ревтова внук, ну тоже молодес, он на всю свадьбу жарил асадо и очень мастер, а такой молодой. Сестра Степанида очень его любит.

Уже к вечеру все хорошо были подвыпивши. Подхожу, где Георгий мясо жарит, тут сидит молодёжь, мужиков семеро: двоя Тимофеявичей, Ульян Ревтов, Павел Самойлов, Андрей Ва́ндович[433], Кипирьян Григорьевич и Григорий Овчинников. Увидели меня, заулыбались. Смотрю, стали подковыривать, я насторожился, подошёл, вмешался в их разговор, как ни в чём не бывало давай с ними шутить и всё из них выматывать. Но мне стало интересно: вот до каких пор оне научёны против меня. Я стал разными приводами и шутками их подводить к итогам. Наши ребяты задумались, стали сурьёзными, Тимофеявичам стало неудобно, а особенно Филиппу. Но один по одному стали исчезать, наконес остался один Павел Самойлов и со слезами стал рассказывать о разных своих приключенияв.

Через час слушаю крик и спор, иду туда: да ето голос братухин. Подхожу:

– Что с тобой, братуха?

– Да вон Мефодий распсиховался, собрался домой.

– Стой, братуха, чичас разберёмся.

Я догнал Мефодия, вижу, что он уже с женой и детками и подходют к машине.

– А ну, племянничек, в чём дело, что ты так быстро собрался?

– А чё тятя не в своё дело лезет!

– Но в чём дело, расскажи.

– Филиппка обличал нас как мог, и тятю и нас, я не вытерпел и стал в заста́чу за тятю и за всех нас, а тятя не разобрался, давай на меня кричать, вот и мне стало обидно, и мы собрались домой.

– Слушай, племяша, ты прав и молодес, что так поступил.

– Но почему тятя за них, они кровь сосут, а он ишо и за них!

– Милый ты мой, ты не понял, подожди.

Я крикнул Степану:

– Братуха, иди суды!

Он пришёл:

– В чём дело?

– Братуха, выслушай, что произошло.

– Мефодий, повтори по порядку.

Мефодий всё снова рассказал, тогда Степан понял.

– А я, дурак, думал тебя нагонять.

– Братуха, ето начин всем болезням. Подождите, оне все возмужают, вот потом увидите, хто оне будут.

– Да оне уже все заодно с Тимофеям.

– Но ето цветочки, ягодки все впереде.

Ну, мы Мефодия вернули, смотрим, Филиппка уехал со свадьбы, а так свадьба прошла благополучно.

18

Андриян собрался в Уругвай на рыбалку и хотел вернуть мене́ деньги, что остались из тех сто тысяч рублей, у него осталось тысяча двести долларов. Я наказал:

– Возми их с собой, оне тебе пригодятся, да будь аккуратне с Пиегой.

Он уехал в Уругвай, я вернулся в Сиполети. Моя посадка всходит, но тут же падает. Стал проверять: ето червяк гуса́н[434] косит под корень. Я стал орошать[435] и снова подсаживать, и так отстоял. Огород хоть и поздняй, получился – ну, слава Богу. Я ночами пишу, а утрами за огородом хожу, у меня пошло как по маслу.

Подошёл Рожественский пост. Звонит Степан и просит:

– Данила, ради Христа приезжай.

– Что случилось?

– Машка Германова[436] прибежала с Боливии со слезами. Сам знаешь, Тимофей их послал в Боливию, и жмут как могут, Сашка путём не живёт с ней, издеётся да бьёт, а чичас избил, и она уехала от него.

– Но, братуха, Евдокея сама виновата, зачем было лезти в заста́чу первый раз, вот теперь Тимофей будут высыпаться на ней.

– Но Тимофей тоже не прав, он сразу их отлучил, а Герман кричит: она несовершеннолетня, оне не могут так поступать, и страшшат посольством США.

– Да я знаю, что он прав, но надо поговорить с Тимофеям, он уже и поднялся на меня.

– Братуха, пользы не будет, но я приеду.

В субботу я приехал, мы со Степаном поехали к Евдокее. Та увидала нас – в слёзы, Герман нервничат. Когда всё стихло, я стал говорить:

– Почему мы, Зайчаты, не дру́жны и чужаемся, а вот когда приходют нужды, тогда ищем защиты? Пора давно одуматься и хороше́нь подумать, можем ли мы расшитывать на брата или на сестру. А нужда всегда придёт сама собой.

Евдокее стало неловко, но Герман сказал:

– Да, ты прав, Данила. Ну вот завтра воскресенье, надо поговорить с Тимофеям.

– Но пользы не будет. Вы сами его возвысили. Евдокея, ты сама говорила, что здесь толькя один Тимофей порядошный человек, вот теперь получай порядошного свата. А я давно раскусил его, чем он пахнет, но вы нихто не слушали, а вот теперь сами подтверждаете, что я говорил пятнадцать лет назадь.

– Да, ето было, и мы ему верили, – ответила Евдокея.

Тут рассуждали всяко-разно, но я стоял на своём:

– Надо аккуратне, вы сами говорите: он загордел, и не забудьте: вся его шайкя за него горой, а вы одне. Ну, что Бог даст.

Утром в воскресенье отмолились, Степан остановил собор и задал вопрос Тимофею:

– Тимофей, слухи идут, что ты говоришь, что тут появилась кака́-то партия, но знай: никаких партияв нету и не доложно быть. Я первый етого против.

Герман задал вопрос:

– По какой вине убежала от вас моя дочь?

Тимофей зъелся:

– Спросите у ней!

– Но зачем бьёте её?

– Нихто её не бил.

– А ну, Машка, выходи на круг!

Ей стыдно, но она вышла и подтвердила, что били и издевались:

– И поетому я уехала.

– Нихто её не бил, она сама придумала.

– Но народ видел и подтвердил.

Вижу, что Герман рассуждает справедливо, но Тимофей виляет душой. Я ввязался в разговор:

– Тимофей, вы два свата, ето дело ваша, и вы ето доложны наладить без людей, по-хорошему, как когда сватали. Но я вижу, Герман с семьёй уже отлучён, а вы в сторонке. Ето же несправедливо: по закону, вы тоже доложны быть отлучёны, пока не наладите ваши отношение.

Тимофей закричал:

– Данила, хто тебя звал? Ты не нашего собору.

– Да, я не вашего собору, но я зван братом Степаном, и не забудьте: она моя племянница.

– А ты свою жену не бил?

– Да, я бил, но мои родители за ето меня наказывали, но не её. Я вижу, Тимофей, ты сам не хошь наладить семейноя положение.