Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

Ето начин болезням человеческому роду за беззаконие, улучшение не жди, а толькя ухудшение, человек сам уништожает землю своёй алчностью и неправдой. Да, на Кирчнеров много кричат: оне таки́-сяки́, что быстро разбогатели, диктуют в стране. А то забыли: в 2002 году страна была в полным хаосе, и хто её поставил на ноги? Не Кирчнеры рази? А сколь возможностяв открылось для всех – толькя не ленись работай! Нет, работать не хочете, но просите субсидий да сосияльной поддоржки. Ето позор. Кирчнеры всё вам дали, за каждого дитя по пятьдесят долларов в подарок в месяц, ежли большая семья – мать-героиня. Значит, Марфе за одиннадцать детей принадлежит боле тысяча долларов, да за каждего дитя до восемнадцати лет по пятьдесят долларов. Да бог знает что ишо! Да, ляг и лежи, как пан, не работай. Но знай: уже твоё потомство негоже, оне завтра захочут больше, а работать никогда. И знайте: жить намного веселея, когда человек своим трудом добывает, он ето ценит. Когда человек работает, у него мозги чи́сты, ему некогды до конфликтов и для разных развратов. На ету тему я могу написать сэлу книгу. Но, однем словом, одумайся, человече, будь конструктивным, но не деструктивным, и матушка-земля будет за ето тебя благодарить.

Таня с зятям очень довольны, что я и здесь всё добьюсь. Зять действительно угодил строгий, честный, порядошный и ласковый господин, я ём доволен, вижу, что и Таня тоже. Ну, живите во славу Божью.

Подходит Пасха[454]. Как охота улететь в тайгу к жёнушке и деткам! Но я должен исполнить свою миссию. Стал очень скучать.

Звонит Андриян: едет на Пасху прямо к Степану. Я ему говорю:

– Я Пасху праздновать буду дома.

Он решил, приехал прямо ко мне:

– Тятя, ты что, поехали стретим праздник все вместе.

– Андриян, зачем на огонь ехать? – И я рассказал, что произошло у нас с Тимофеям, и рассказал про туристов.

– Но идивотство!

– А у тебя как?

– Да не лучше.

– А что случилось?

– Когда я Сергейкю отшта́пил[455], он обозлился и сказал: «Всё равно отомшу». Стал внушать в деревне что попало, и стали заходить к моим рабочим, допытывали, хожу ли я к девушкам и на тансы, но рабочи им ответили так: «Как Андриян живёт, то вы далёко отстали. Мы вас видели на тансах, а его не видим, когда он и кушает, всё у него забота. Что, рази вы не видите, как он схудал?» Оне притихли и корили меня святыней[456]. Я всё терпел. Однажды Сергейкя увидел у меня икону на груде и стал придираться, что ето против закона. Я ему ответил: «Я не лажу по ночам, и живу я один без жены, и толькя ета икона меня и спасает». Он замолчал, но вовсе обозлился и стал всяко-разно материться. Я всяко-разно предупреждал: «Сергейкя, я твоих матерков не потерплю». – «А что ты сделаешь, Зайщонок?» – «Да я тебя изобью». И стал ишо пушше ругаться. «Сергейкя, будет поздно». Он голос повысил. Я отошёл, позвонил во Фрай-Бентос префекту морского флота и сказал: «На таким-то месте русски рыбачут нелегальными сетками». Префектура подъехала, проверила: правды, сетки нелегальны, и всё у них забрала: лодки и моторы. Я уехал на дамбу, меня повёз Игорь. Звонит ему Марка Чупров и говорит: «Скажи Андриянке, что он отлучён». Я взял трубку и сказал: «Пе́рво отлучите всех своих и наладьте свой бардак, а мы не вашего собору, у нас свой собор». Марка отвечает: «Ты ещё мало́й так говорить, твой отец кровь сосал, теперь вы нача́ли?» – «Сколь мой отец вашу кровь сосал? То вы уже его оставили без крови́, кривосуды и лицемеры», – и я ему трубку закрыл.

– Андриян, так нельзя. Как ни говори, он наставник.

– Тятя, не могу терпеть несправедливости. Оне звонют Игорю и вызывают меня на собор. Я ответил: «Хватит, ето секта, а не собор». Потом уже Игорь рассказывает: «Ну и что, приехал бы, поговорили бы». И Игорь им сказал: «Андриян здесь ни в чем не виноват, здесь во всем виноват Сергейкя, я свидетель и видел, что он строил на таборе». А на дамбе произошло следующа. Я с Пиегой сделался[457] и стал рыбачить в запретной зоне, возле самой дамбе. Дело пошло хорошо, я ему отдавал половина, он меня охранял, но за нём сле́дют давно.

– Как ты знаешь?

– В своё время узнаешь. Раз ночью он пролопоушил, и меня почти поймали. Я не дался, и мою лодку всю исстреляли, но я убежал. Пиега узнал и приказал всё спрятать, а лодку утопить. Я так и сделал. На другой день был обыск, ничто не нашли, а меня увезли в префектуру, и целый день были допросы, но я отпирался, что ето не я. «Но как так, мы же точно видели, что ето ты». – «Нет, не я, и я вас не знаю». Ето всё было уже научёно Пиегой, так я и поступил: не пойманный не вор. Но когда я пришёл на табор – у меня всё перевёрнуто, и деньги украли, пятнадцать тысяч долларов. Я копил семье на билеты и тебе отдать долг. Но Пиеге ето понравилось, что я для него надёжный, но моего плана не знает и ничто не подозревает. Я всё оставил у «Евамела»[458] и вот приехал.

– Андриян, тебя убьют, брось ты всё.

– Тятя, потерпи, уже мало осталось, уже время подошло.

– А как семья?

– Я сделал бумагу через нотариюса для Евпраксии[459] и выслал к консулу уругвайскому в Москву.

– А как билеты теперь?

– Придётся снова копить.

– И не боишься?

– А что поделаешь? Ну что, поехали на праздник?

– Неохота, всё уже надоело.

– Поехали, вдруг что – вернёмся вместе.

– Ну поехали, но знай: Тима опять оши́харит[460].

– Ну, там увидим.

23

В субботу рано выехали в Чёеле. Заехали к Степану, оне все были рады, но я заметил: Степан нервничат.

– Братуха, что с тобой?

– Данила, по закону на Пасху собираются са́мо поздно в два-три часа дня.

– Да, ты прав, а что?

– Да я звоню Кондрату, что надо пораньше начать, он мне ответил: «Тимофей знат когда». Но сам знаешь, Тима вечно приезжает позже.

– Да, ты прав.

– Ну вот посмотришь, что будет.

Мы все сходили в баню, отдохнули.

– Ну что, братуха, поехали: служба идёт.

– Данила, никого там нету.

– Да ты что, уже пятый час.

Степан решил толькя к шестому часу́ ехать, я уже нервничал. Приезжаем к моленне – никого нету.

– Ну вот, я же тебе говорил.

– Да ето что, сдурели? Вот так всегда: погулять есть время, а помолиться нету.

В семь часов вечера приезжает Тимофей, за нём Кондрат, ну и стали подъезжать народ. Началась служба. Я стою сзади и наблюдаю. Мне стало чу́дно и жутко: никакого порядку нету. В добрых соборах наставник и помощники на своих местах, также и головшики и уставшики и весь клир, а тут непонятно, всё везде сам Тимофей: замолитоват, запеват и за уставом ходит, а участвоват толькя его кучкя. Вот ето да, думаю, и штение так же, всё сам да свои. Вижу, тут пение теряется, ошибаются на каждым месте, и устав так же. Вижу, тут есть кому пропеть и прочитать, но не подпускают: значит, толькя они святыя. Я вспомнил шарыповский собор и понял: вот куда ты клонишь, Тима, ишо твои детки возмужают, и всё – ты полный властелин спасовского душка, но уже не спасовского, а бог знает какого: у спасовсов порядок, конечно не везде. У меня сердце сжалось: да, братуха, понял твоё переживания. Всё валится, и некуда податься. Христа встретили после канона, крестноя целование, и все повоскресывались яйцами. Тима увидал, что я молюсь вместе.

Служба прошла, все разъехались, у меня на сердце тревога, что-то чувствуется негативно. Мы отдохнули, стали погоревали со Степаном, он в слёзы, Александра также, я с ними наплакался. Вечером приехали молиться, после вечерне Андриян уехал со своим тестям, кум Евген с крёстной пригласили ночевать и завтра обедать. Я ночевать отказался, а назавтра пообедать посулился. Он пригласил и Андрияна, и Степана с Александрой.

Утром отмолились, Тимофей остановил весь собор и сразу обратился ко мне:

– Данила, почему молишься вместе? Хто тебя исправил?

– У нас свой собор, и меня исправил Андриян.

– А како́ имеете право самочинничать?

– У нас полноя право на ето есть, у Андрияна полноя благословение есть от тестя, а он наставник.

– А почему бы не обратиться в собор?

– Уже хватит, пятнадцать лет тираните ни за что, с меня всё требовали, я всё исполнил, даже добились, чтобы я покаялся на все соборы, и этого вам мало.

– А что, етим гордишься?

– Я не горжусь, но с обидой сознаюсь. Мне было нелегко, и у вас сколь просился, так же отгоняли.

– Но тебя обвиняли в масонстве.

– Вот за ето будете каяться. Был бы я масоном, я бы не скитался. И зачем мне трудиться, молиться, и поститься, и правила нести, и доржаться? – У меня слёзы на глазах. – Вы желаете, чтобы я больше к вам не мешался? Хорошо, я больше к вам не приду. Я грешный человек, а вы святыя. – Ети слова едва выдавил скрозь слёз.

Степан за меня горой в застачу, ему Тима ответил:

– Степан, давно ли ты орал на него?

Степан ответил:

– Я полнико́м виноват, не разобрался, но Бог дал разобраться: он ни в чём не винный, а сколь уже перестрадал.