Слёзы Шороша - Братья Бри

За свою семнадцатилетнюю жизнь Мартин ещё никогда не был вовлечён во что-то такое, что заставило бы его не просто предаваться мечтам, выстраивая в воображении какие-то невероятные киношные ситуации, а реально, пока больше интуитивно, чем осознанно, но всё-таки реально приблизиться, прикоснуться к какому-то открытию. Пока ноги его перебирали фут за футом обратный путь, прямо перед ним, словно на одном месте, стояли глаза оборотня (оборотня?), и в них был ответ на его вопрос: для чего он, Мартин, появился на свет? Но ответ был так глубоко, что он не мог прочитать его. Но он не мог не видеть (и видел) на читаемой страничке глаз оборотня собственное отражение. «Значит, ответ в том Мартине в глазах оборотня, в моём отражении. Значит, ответ – во мне. Но чего такого я не знаю о себе, что распознали эти глаза? Почему я не вижу этого? Почему дядя Сэмюель не видит этого?.. Может быть, видит? Видит, но не говорит? Почему?..» Так Мартин гадал, пока не обнаружил себя в двадцати ярдах от дяди Сэмюеля и лежавшего в траве незнакомца. «Что я скажу дяде Сэмюелю, если…»

– Сынок, что с тобой? Что случилось? – спросил тот, шагнув навстречу Мартину. – У тебя всё лицо расцарапано, и кровь… Что случилось? Ты дрался с ним?

Мартин улыбнулся и ответил, легко ответил (он не притворялся: тяжёлого чувства, свойственного человеку, который проиграл в схватке, в нём не было, ведь сегодня он не потерял, а нашёл):

– Да нормально всё, дядя Сэмюель. Я упустил его и только, но он не заблудится, не бойся. (Мартин прекрасно помнил, что «заблудится» было не дядиной обеспокоенностью, а его собственной хитростью.)

Сэмюель улыбнулся в ответ: он-то сразу, ещё тогда, раскусил эту штучку племянника.

– А наш парень как? – спросил Мартин. – Вижу, ты уже раскладуху подготовил. (Так лесник и его помощник называли раскладные носилки, которые Сэмюель, отправляясь на обход леса, всегда брал с собой. Они помещались в его рюкзаке и вовсе не обременяли ни плеч, ни спины.)

– Стонал немного. Бормотал что-то. Думаю, уже стоит помочь ему пробудиться. Я тебя ждал, напарник.

– С радостью, напарник, – ответил Мартин и про себя добавил: «Хотел бы я заглянуть в его глаза». И затем добавил вслух: – Но сначала ответь мне на один вопрос. Я тебя очень прошу, дядя Сэмюель: обязательно ответь.

– Слушаю, сынок, задавай свой каверзный вопрос – отвечу: ты привык, я никогда не увиливаю.

– Дядя Сэмюель… что ты знаешь обо мне, чего не знаю я сам? Скажи.

Сэмюель подумал с минуту и сказал:

– Ты знаешь всё… и о своей маме, и об отце, и о себе… всё, кроме одного… кроме того, чем я не хотел ранить тебя… Это твой глаз, твой левый глаз.

– Что мой глаз?

– Что твой глаз? Ты знаешь, что родился с ним и виновата во всём молния, что угодила в Марту. Но в разговорах с тобой я никогда не упоминал о другом и не уверен, что сейчас получится гладко… Что твой глаз?.. Доктора – среди них были и очень авторитетные – не смогли ответить на этот вопрос. Или не захотели. По крайней мере, во всём этом слышалась какая-то недоговорённость. После обследования они отказались от твоего глаза вовсе, каждый из них. Думаю, зря мы так упорно таскали тебя по клиникам. Всё без толку. А ведь первый же из них, чудной такой старикашка (думаю, эта-то его чудаковатость и помешала нам прислушаться к нему) предупредил меня, что такого случая в современной практике ещё не было и никто не пойдёт дальше первичного обследования. Надо было сделать, как он сказал, то есть бросить затею и не мучить тебя.

Сэмюель перевёл взгляд на незнакомца (ему нужна была пауза), помолчал немного, затем продолжил:

– Ты хочешь, чтобы не было недомолвок, и я буду откровенен, до конца… Он сказал, что в твоём глазу… якобы сформировалось какое-то новое качество, неизвестное качество… Ещё он сказал (не знаю, для украшения ли слога или чтобы оправдать своё бессилие), что это качество, дескать, не укладывается в рамки… тьфу ты, язык сломаешь, пока выговоришь, – выговорить это Сэмюелю было вовсе не трудно, но он словно потерял уверенность, заволновался (прежде Мартин не замечал за ним такого), – не укладывается в рамки представлений о сущем, как мы мерим его нашими мозгами, не такими уж зрячими мозгами… Сколько правды в его словах, а сколько пустого, не возьмусь судить. Однако, размышляя над этим, я решил: может, это и к лучшему, что они не стали копаться в твоём глазу слишком ревностно. Почему?..

– Почему, дядя Сэмюель?

– Потому что всё, что не укладывается в рамки, – лакомый кусочек для всяких секретных служб, и они бы обязательно сунули свой длинный нос в это дело. Порой, когда я предаюсь воспоминаниям, мне кажется, что тот странный доктор намекал мне на это. Беседуя со мной, он обмолвился о каком-то случае. Там тоже был внерамочный пациент, с каким-то скрытым третьим глазом. Он якобы видел им, как настоящими, которых незадолго до этого лишился при пожаре. Видел не только то, что видят обычные люди. Видел сквозь преграды… сквозь стену там, не знаю, что ещё. Так этого бедолагу взяли в оборот спецы, далёкие от медицины… Вот и всё… Сынок, думаю, не это ты хотел услышать от меня.

– Я сам не знаю, что хотел услышать. (В душу Мартина в эти мгновения прокралось какое-то непонятное чувство, родственное торжеству, которому он постарался не дать выхода.) Но я хотел услышать и услышал. Всё нормально. Давай лучше гостя будить.

– С радостью, напарник, – ответил недавним ответом Мартина Сэмюель, довольный, что не расстроил племянника (он понял это по его глазу).

Пока Мартин надевал сумку с камнем, Сэмюель склонился над незнакомцем и легонько пошлёпал его по щекам – тот застонал. Мартин подошёл поближе.

– Сейчас очнётся, – уверенно сказал Сэмюель.

Парень открыл глаза: «Похоже, я жив, – зашевелилось в его голове… – Какие-то люди… Кто они?.. Высокий, до самого неба. Ты, часом, не Бог? Сдвинул щётки бровей. Чем же я тебя рассердил? Или ты просто суровый рейнджер, каким и полагается быть рейнджеру?.. Второй… О, Боже!»

– Дядя Сэмюель, он снова вырубился.

– Нет, сынок, он испугался. Что-то сильно напугало его в этой жизни, вот он и боится возвращаться.

– Испугался? Хм… Испугался, что остался жив? – усмехнулся Мартин, затем наклонился и потряс незнакомца за плечо. – Пора вставать, друг. Хватит бояться, теперь ты с нами. Слышишь?

– Слышу, – тихим голосом, не открывая глаз, ответил парень. – Кто вы? Скажите своему новому другу.

– Дядя Сэмюель, у нашего друга голос прорезался. Может, и глаза снова прорежутся?

– Думаю, так оно и будет, если он узнает, кто мы с тобой. Мы, парень, лесники. Ты, так сказать, разлёгся на нашей траве и, коли это случилось, можешь считать себя нашим гостем и, надеемся (слово сказано), другом.

– Теперь твой ход, – добавил Мартин.

– А тебя как зовут, друг? – по-прежнему не открывая глаз, спросил странный незнакомец.

– Мартин я.

Парень открыл глаза и сказал, с трепетом в голосе:

– Мартин и Сэмюель… вы представить себе не можете, как я рад видеть вас.

Глава вторая

Летаргический сон

Дэниела Бертроуджа пробудило солнце. Открытое, любвеобильное, оно уже заполнило собой всё свободное пространство: улицу, на которой он жил, его дом, комнату – и теперь заглядывало в те местечки, в которых, казалось, надолго, если не навсегда, обосновалась темень или, по крайней мере, тень, но в которые можно было попытаться запустить или протиснуть хотя бы один-два лучика: в закоулки, норки, скважины, щели и щёлки. Ветерок, залетев через приоткрытую форточку в комнату Дэниела, лёгкой волной пробежал по его лицу, тронул веки и легонько и как бы невзначай приподнял их, подсобив тем самым свету заглянуть внутрь.

– Классный сон! – сказал Дэниел, когда открыл глаза и понял, что всё-всё-всё, что он видел секундой, минутой и часом раньше и что происходило с ним в эти секунды, минуты и часы, было во сне, в этом классном сне, нереальном своей реальностью, своей ощутительностью. – Как же их звали?.. Этого старичка… горбатенького?.. Надо же такому присниться: старик-горбун! Откуда только он взялся в моей голове? Как же его?.. Малам. Хм, надо же, Малам. Нереально: какой-то Малам в моей голове. На что это похоже?.. Да ни на что… разве что на замкнутый круг. Любопытно. Но откуда это в моих мозгах?.. А этот парень… Куда он нас с Мэтью вёл? Всё вёл, вёл. Хм, а ведь я там с Мэтью был. Расскажу ему как-нибудь… Семимес… Семимес, сын Малама. Точно, Семимес, сын Малама, само на язык напросилось. Семимес… Как половинка чего-нибудь… Кто там ещё-то был?.. Я же видел их только что… Камин! Мы все сидим у камина. Кто все?.. Никого больше не помню… О ком я сейчас подумал?.. О ком, о ком?.. Хотел припомнить, кто был у камина, и вдруг о ком-то подумал, само подумалось, промелькнуло где-то рядом, совсем близко. Воспоминание промелькнуло. Словно ощущение кого-то рядом… Вот оно, поймал! Я же влюбился в неё! Я просто дико влюбился! Её звали… не могу вспомнить, надо же. Лицо… (Дэниел закрыл и снова открыл глаза – и отшатнулся.) Вот оно… вот оно, передо мной. Она думает обо мне. Она думает, почему я оставил её. Она не знает, что это мой сон, что она сама из моего сна. Как же её зовут? Лицо есть, а имя? Имени нет… Исчезла. (Дэниел снова закрыл и открыл глаза.) Ладно, может, увижу тебя на улице – спрошу имя. И буду знать, что это ты… Так я же и увидел её на улице, только во сне. На какой улице? Что за место? Какой-то незнакомый городок… Там оранжевые дома! Круглые оранжевые дома! Но я видел это!.. реально видел это! Где же, где?.. Точно! На картине! На картине этого художника – Феликса Торнтона! Вчера, в галерее. Феликс Торнтон. Так вот откуда все эти видения. Феликс Торнтон… Кристин должна была позвонить! – вдруг осенило Дэниела. – Она обещала сходить в галерею… Сам позвоню.