Слёзы Шороша - Братья Бри

– Семимес!

От Круды не осталось ничего – лишь кучка пепла. И только свет от дома Малама не дал тьме, как-то вдруг упавшей на землю, скрыть всё из виду.

– Я соберу… Круду и развею его в липняке, – тихо сказал Семимес. – Со мной не ходите – я сам.

…Хранители Слова, все, кроме Семимеса, собрались в гостиной. Они сидели у камина… сначала молча… потом – разбавляя тишину скудным словом… Во всех них как-то незаметно, вдруг, зародилось одно чувство, в добавление к другим, которые были свои у каждого. Это общее чувство перевесило все остальные. Во всех них зародилось чувство, будто что-то закончилось, что-то такое, что заставляло сказанное одним из них делить на всех, как хлеб у костра. Странное чувство, густо окрашенное грустью. Оно не покидало их душ, потому что то время, в котором они теперь пребывали, словно попало в пустоту. И они словно ждали, когда на смену этой пустоте придёт что-то новое и заставит всех подхватить то, что будет сказано одним из них…

Только Семимес всё ещё жил наполненной какими-то незаконченными делами жизнью. Он словно догонял своих друзей. Вернувшись из липовой рощи, он смыл с себя следы семнадцатидневного похода и надел, наконец, свою любимую светло-коричневую рубашку. Потом постоял у стены с вороным… погладил его по гриве столько раз, в скольких статуэтках он скакал по полкам. Что-то сказал им неслышно… Потом в столовой вместе с отцом поднял бокал хоглифского «Янтарного» за возвращение домой и, отведав жаркого из баранины, добрым словом помянул Круду:

– Спасибо, брат, тебе за барана. Скажу честно: было дело, по дороге домой вспоминал я о еде, не однажды вспоминал, очень вспоминал. Но мысль о баране на сковородке не залетала мне в голову. Когда же я увидел на столе среди других кушаний жаркое из баранины, мысли об этих других ушли сами собой… на потом, так просились в рот эти румяные кусы. Даже ароматный лещ остался на потом, до него я ещё доберусь… Жаль, брат, что мы не сможем поохотиться вместе… Жаль, брат, что мы не сможем вместе посидеть на берегу Флейза и поудить леща… Жаль, брат, что мы не сможем пойти с тобой в лес по грибочки и дорогой поболтать о том, о сём. Очень жаль.

Потом вдвоём с отцом они отправились к Фэлэфи. Малам настоял на этом:

– Леченная впопыхах рана, сынок, что недобитый зверь: мёртвый, да укусит.

Правда, и сам Семимес в душе был не прочь предстать перед ней настоящим воином. Вот и пошли… По дороге отец сказал ему о Нэтэне. И всё время, пока Фэлэфи возилась с его ранами, сначала с той, что на голове, затем с той, что на груди, он тихо плакал, забыв о том, что он воин. Она не мешала ему и, отдавая его телу живительную силу своих рук, разговаривала с Маламом… Под конец беседы Малам спросил её:

– Фэлэфи, дорогая, скажи, много ли стрел осталось в доме вашем, кои Нэтэну принадлежали?

– Остались, дорогой Малам. Видно, понадобились они тебе, коли спрашиваешь?

– Есть такая надобность. Прихвачу их с собой, ежели вы с Лутулом своим чувством против не будете.

Фэлэфи принесла два колчана со стрелами.

Когда настало время прощаться, Семимес решился спросить её:

– Фэлэфи, знаешь, кто спас нашего Мэта?

– Мэт сказал, что это был ты и Одинокий.

– Да, это был Одинокий… И он открыл мне одну тайну… И я хочу открыть её тебе, очень хочу.

– Семимес, дорогой мой, я слушаю тебя.

– Одинокий – твой отец, – сказал Семимес, и лицо его просияло.

И её лицо просияло от счастья, наполнившего сердце её.

– Благодарю тебя, Семимес. Вслед за горем в наш дом постучалась радость.

– Да, Фэлэфи, радость. Я верю, ты ещё увидишь его.

(С тех пор как Шорош разлучил Фэлэфи с её отцом, минуло девяносто три года, и все эти годы Фэлэфи жила с верой, что он не сгинул, и в ней теплилась догадка, что Одинокий, о котором ходила добрая людская молва, и есть её отец. Теперь она знала это наверняка).

…Не мог Семимес не повидать ещё одно доброе существо, для которого всегда было место в его сердце.

– Здравствуй, Нуруни, – сказал он, войдя в хлев.

Услышав родной голос, вторгшийся в её сочно-зелёный сон, коза подскочила и, поймав носом знакомый запах, от прилива радости бросилась, словно очумелая, на Семимеса и сбила его с ног. Сидя на настиле, он поймал её за голову и не дал бодаться.

– Вот так так! Не пойму, признала ты меня или за дурачка Кипика приняла, так бодаешься.

Нуруни продолжала напирать. Семимес стал гладить её по шее и спине и приговаривать:

– Успокойся, успокойся, хорошая моя. Всю рубашку обслюнявишь, дурёха, только что чистую надел. Ну что, не обижал тебя Кипик?.. Вот и хорошо. На-ка сахарку. Отец-то, небось, не баловал тебя, на подножном корме держал. Хрупай, хорошая моя, хрупай сахарок… Ну, я пойду, мне ещё кое-кого навестить надо.

Семимес поднялся, вышел из хлева и направился к дальней иве. Подойдя, встал на колени и сдвинул камень. Просунул руку в норку и осторожно тронул пальцами бархатный мешочек. И заговорил полушёпотом:

– Спи, спи, не тревожься. Спи и слушай мой рассказ. Нынче я вернулся из похода… Я вспоминал о Тебе каждый день из семнадцати, прожитых мной вдали от Тебя. Каждый день выпадало мгновение, когда можно было забыться. И тогда я думал о Тебе и об отце… Я мог не вернуться из этого похода или вернуться, как вернулся один из нас, Хранителей Слова, тот, кого называли Нэтэн-Смельчак. Ты знаешь, как он называл меня?.. Волчатник. Так он выказывал мне почтение. Скажу тебе… не хвастая: поход прибавил почтения ко мне. Я подметил это сразу, как только вернулся домой. Как он мне, этот парень, что упал со скалы: «На всю жизнь, проводник». Такое не выдумаешь, не приложив к мысли сердца. На всю жизнь запомнил Мэтэм слова мои, что удержали его в Мире живых лучше всякого зелья. Ничего на свете в те мгновения не было для него нужнее их. Оттого и запомнил на всю жизнь. А этот… славный лесовик? Как он мне: «Я верил, что ты вернёшься». Известное дело, верил: на себе мою силу испытал. Правду сказать, сам-то я не очень верил, что выживу. Однако ж выжил… Вот Гройорг, тот молодец! Сказал просто и самое главное: «С возвращением, Победитель! И спасибо тебе за нашего Жизнелюба!» Ещё скажу Тебе, что я опечален… очень опечален… Один гад ударил меня камнем по голове… и воткнул в меня кинжал. Убить меня хотел. Можно сказать, убил. Лишь мысль о Тебе и об отце подняла меня… и ещё одна мысль – о том, что я подведу Хранителей Слова… Не должен самый корявый из людей подводить их. Если бы подвёл, они бы все разом так и проговорились: «Этот подвёл… Этот подвёл». А я взял и не подвёл. И вернулся… чтобы они так не сказали… и ещё, чтобы убить этого гада… Но вдруг всё повернулось. Оказалось, что убивал он меня не по своей воле. Оказалось, что по своей воле он назвал меня братом… Братом. Как он мне: «Семимес, я не хочу драться с тобой. Я хочу быть твоим братом. Согласен?» Скажу Тебе так: у меня никогда не было брата – только отец… и Ты. И только он появился у меня, этот мой брат, с неправильным именем Круда, как… как сгорел в огне, что послал по пятам за ним Повелитель Тьмы. И не успели мы ему имя на правильное поменять… А знаешь, чем рознятся меж собою мои друзья и мой брат? Они своими речами словно поощряют меня, а брат мой Круда ждал, чтобы я его поощрил… Всё, пойду я… Нет, не всё… не всё… Как он мне: «И ещё скажу тебе, Семимес, сын Малама, то, чего прежде никому не говорил». И он открыл мне свою тайну. Оказывается, Одинокий – отец Фэлэфи, Норон. Теперь всё. Теперь пойду.

Семимес отнял горящие пальцы от бархатного мешочка, вынул руку из норки и задвинул её камнем. И отправился домой.

Перед тем как занять своё место у камина среди Хранителей Слова и на какое-то время погрузиться, как и они, в ожидание, похожее на пустоту, Семимес приступил к последнему делу, очень приятному и самому домашнему… Когда он перенёс из своей комнаты в гостиную и повесил на стену первую полку с грибочками, Мэтью спросил его:

– Помочь, проводник?

– Спасибо тебе, Мэт. Но своей беготнёй ты помешаешь мне привыкать к дому.

Вскоре гостиная обрела свой прежний вид.

– А скучнее было без этой красоты, Мал-Малец в помощь мне! Победитель, иди к нам! А то кого-то не хватает без тебя!

– Известное дело, без меня вам меня не хватает, – с довольством проскрипел Семимес, сел у камина и подбросил в огонь полешко.

– Меж домом Малама и Дорлифом могла бы быть такая же грибная поляна. И название ей не надо придумывать. Оно есть – Дорлифская Грибная Поляна, – прохрипел Гройорг под стать хрипливому огню в топке.

Все попытались представить, как будет выглядеть его странная мечта, воплощённая в жизнь. Это было не так-то просто… Его голос прервал это непростое занятие:

– Добрые всё же в Дорлифе ночи: захочешь потеряться – не потеряешься!