Банда гиньолей - Луи Селин

Чародейство неутомимо. Разве не взрывается во Фландрии, да в тысячи раз сильнее… и днем и ночью? Вот и весь сказ!.. Просперов кабак «Динги» разлетелся вдребезги вместе со стойкой и стенами из-за какой-то гранатки размером с яйцо! Глиняную обмазку с соломой как ветром сдуло!

— Животики можно надорвать, верно? А что, посудой ты так и не обзавелся?

Пианино тоже не было.

— Борохрома не видел?

— Зачем он мне?

А впрочем, дело его… Он же взорвал его корчму! В общем, никто не шел на откровенный разговор.

— Ну, что же, мы пошли? — закругляюсь я, — не возражаешь?

А ведь он точно знал все ходы и выходы… По крайней мере, двое из Лестера уехали с его помощью нелегально. Мне о том Виктор сказал, ручаясь за достоверность, еще до того, как записался добровольцем… Отправились на греческом сухогрузе… Он работал с греческими сухогрузами, с парусниками из Ла-Платы… смотря по времени года… Только с нами не желал иметь дело, уперся, и все тут!.. Я располагал сведениями, что он даже ссужал деньги желавшим переправиться в Америку. По 35 фунтов. Как только люди поправляли свои дела, они возвращали ему ссуду и 150 гиней впридачу, в виде платы за услугу… Ни разу его не оставили с носом, всегда получал свое сполна… Таким образом, свою среду он знал досконально, но вот мы его не интересовали. Явное недоброжелательство. Ничего не попишешь: не пришлись мы ему по нраву!..

— Значит, так ничего и не знаешь?

Я уперся. Пусть даст окончательный ответ: да — так да, а нет — так нет!..

— Втроем, значит!

— Разумеется!

— Вот так, без башлей, без копья? Вы рехнулись, Фердунчик!

— Скажи лучше, трухаешь!

— Совсем свихнулся!

Он тыкал мне пальцем в голову…

— Ты хоть что-нибудь соображаешь?

— Вот как! Сопляк ты, а не мужчина! Жандармов боишься?

Тяжкое оскорбление…

— Наглый молокосос! То же мне, герой войны сраный! Слышишь?

Зашепелявил пуще прежнего. Его просто трясло…

— Брысь, брысь брысь! Как пить дать, загремите в Тильбюри. Да, в Тильбюри!.. Они везде рыщут, обыскивают все: трюмы, верхние палубы, шлюпки… Не глаза — компас! Не спрятаться тебе от них! Как крысы, шарят по щелям!..

Я не отступался. Меня не волновали его доводы.

— Говорю тебе, нам нужно уехать! Понимаешь? Уехать! Ты должен свести нас с кем-нибудь!

— Пошел ты, малахольный!

Он бросил взгляд на часы и встрепенулся:

— Черт!.. Черт! Патруль! Пять часов! Патруль!

Удобный предлог сменить тему.

— Послушай, мне пора закрываться! Давайте, проваливайте!

— Не слишком ты вежлив, уже девушкам хамишь? Хорош фрукт!

— Пропади ты! Пропади пропадом! — заорал он, вне себя от бешенства.

— Ладно, — бросил я ему в ответ. Снова уселись…

Правда, Вирджиния подавала мне знаки: она не любила ссор… Состен хлопал глазами, а я сидел как пришитый и близко к сердцу не принимал.

— Не дождешься, не уйдем! Говори, где кораблишко, куда поплывут твои людишки?

Ну, совсем тупой придурок!..

— Катись, говорю! Понял, сопляк? Лоботряс, засранец!..

— А вот и не уйдем, не уйдем!

Я дурачился, подскакивал на заду, точно промокая штанами скамью. С места не сойду!.. Мысленно хвалил себя, цыкал ему «Ксс!.. Ксс!.. Ксс!..»

— Ничего, не съест нас твой патруль!

Он понял, что я бросил ему вызов.

Он мысленно прикидывал, что делать дальше. Посмотрел на нас, на текущую вдали широкую Темзу… снова с сомнением взглянул на каждого из нас по очереди, еще не решив, стоит ли что-либо предпринимать… Перевел взгляд на пол, на мои руки… Зная о присущем ему кошачьем проворстве, я держался настороже.

Я потрогал свои карманы, похлопал по себе, точно что-то искал…

— Берегись, бомба! — завопил я. Шутка!

Он отпрянул от стола с обезумевшим взглядом…

— Фер… фер… Фердинанд! — пролепетал он.

Глаза у него вылезли на лоб… Замер, задыхаясь… Я показал ему пустые руки:

— Сиди уж, дурачок!

Все заливались смехом. Я успокаивал Проспера. Он через силу промолвил:

— Убирайтесь!

Опустился на скамейку — ноги под ним подгибались. Совсем не в себе, дурья голова! Так перепугаться, и из за чего!..

— Ладно, избавляем тебя от нашего общества… Только судно назови! Мы уезжаем!

Сказано было примирительно.

Если он ничего не ответит, начну по новой, что-нибудь придумаю! Достану до потрохов!

— Не упрямься!.. Посудина! Тебе же бог знает сколько их известно, чтоб тебе пусто было, выкладывай!..

Он никак не мог решиться, мотал головой.

— Ну же, ну!.. Решайся, выкладывай! Уже пять часов!

— Вон отсюда гады, вон!

Он снова выставлял нас за дверь!

— Что же ты такой злюка, Проспер? Смотри, брошу! Тебе-то какая корысть?

Я притворился, будто снова ищу у себя по карманам. Он совсем потерял голову.

— Вон отсюда, вон!

— Назови имя — и мы смываемся! И больше ты нас не увидишь, идет?

Он мялся… сопел… не знал, что сказать…

— Но у вас же нет ни шиша! Куда вы плывете?

— В Америку!

— Да ну!

Нас ничто не могло остановить.

— А что, Жюжюб не уехал? А Люлю Блоха? А Вильмомб? Так нечего говорить, что это невозможно, господин Просперо! Вы прекрасно осведомлены, но решили помалкивать, сеньор Просперо! Скрытничаете!

Говорю с ним, как Мэтью, вытягиваю из него жилы, он растерян — то вставал, то садился, что-то бормотал, не хотел сдаваться… Вдруг в смятении привстал и перднул… Перднул оглушительно. Звук трескуче раскатился между стен… Ошарашенный, оторопевший, он сидел на скамье, тупо уставившись на нас…

Мне неловко перед Вирджинией… настоящая скотина!.. Состен прыснул от смеха: вот уж учудил! Ничего, я развяжу язык этому срамнику! Он съежился на скамье и точно оцепенел. Упрямства хоть отбавляй!

— Убирайтесь! — буркнул он. — Убирайтесь к черту!

— Мы не уберемся! Выкладывай!

Я как сидел, так и не тронулся с места. Он заерзал, не поднимаясь с места, толчками передвигая задницу к стойке, но я не желал, чтобы он двигался!

— Оставайся на месте, Проспер!

Еще сантиметр, и я запущу ему сифоном в рожу. Он застыл.

— Ну, так что?

— Ладно, ты этого хотел. Потом не жалуйся! Решился наконец, обливаясь потом.

— Не бойся, плакать не будем… Слушаем тебя!

— Жовиль… Кэннон-док… Передайте ему от меня… Кэннон-док…

— Точно? Без дураков? Жовиль? Кэннон? Я опасался подвоха.

— Не волнуйся, ты от Просперо!.. На таможне лучше не пылить… Тихонько проходи… Может быть, он еще принимает людей на борт…

— Пункт назначения?

— Ла-Плата.

— Идет!

— Все трое?

— Давай-ка глянем!

Пусть покажет в окно: надо же знать, куда пробираться.

— Самые высокие мачты… Фу, будь оно проклято!

Совсем я его затыркал.

— Мачты… В столону Милл-Уолл… Ну да, Кэннон-док…

— Самые высокие…

Со зрением у меня был полный порядок!

— Спросишь Жовиля… Скажешь, от Проспера… Он поймет…

— Значит, парусник?

— А тебе «Лузитанию» подавай?

— А после того, как взойдем на борт?

— Играть в «манилу» будете!

Мне были нужны подробности.

— Как называется судно?

— «Конг Хамсун»… Шкипер Жовиль… «Конг Хамсун»…

Я повторял название про себя.

— А если нас вышвырнут?

— Сам увидишь.

— Нет уж, мой дорогой, это ты нас снова увидишь!

Я продолжал давить на него.

— До чего ты мне обрыд! Глаза бы его меня не видели!

— Хорошо, хорошо! Не злись!.. Мы побежали!

В дверях посторонился, пропуская малышку, сам протиснулся бочком, захлопнул дверь… Вот мы и на вольном воздухе.

— Живо в Кэннон-док!

Только прежде нужно переправиться в моторке перевозчика на тот берег у шлюза… А вот и он! Очень кстати!.. Тюх… Тюх… Тюх… Пристал… Минут пять бежали рысью…

Вирджиния запыхалась… Состен охал и ахал после достопамятной взбучки, трюхал, кособочась, выставив задницу, проклиная все на свете, весь в шишках, синяках, струпьях — жестоко его потрепали на Пикадилли! Он ворчал, чертыхался…

— Возвращайся и отдыхай! — бросил я ему.

— Вот же они, парень! Вот они!..

И верно! А я и не заметил!.. Прямо над нами…

Боже, какая красота, какое великолепие, какие форштевни, какие корпуса, какая горделивая стать! Чудо-корабли!.. Громадины смирно стояли борт о борт у причала… Два… Три… Четыре…

Мощь, устремленная от фока к носу… Реи, парившие от неба до кормы, от борта к борту, бросившие свое отражение в дрожащую гладь бассейна… гигантские ветви такелажа… бушприты — стрелы мира приключений, стремительно выдвинутые вперед и вверх над складами, едва не задевая крыш, занимали почти всю акваторию.

Мы шли по причалу, лавируя между швартовами.

Ничто не могло сравниться с корабельными носами — все сникало, представало уродливым, мелким, ничтожным… Жалкое существо — то ли человек в крысином обличье, то ли крыса в человечьем — таращилось, разинув рот, съеживалось, обращалось в ничтожную козявку…