Банда гиньолей - Луи Селин

Мы шли по причалу, лавируя между швартовами.

Ничто не могло сравниться с корабельными носами — все сникало, представало уродливым, мелким, ничтожным… Жалкое существо — то ли человек в крысином обличье, то ли крыса в человечьем — таращилось, разинув рот, съеживалось, обращалось в ничтожную козявку…

Величавое вознесение мачт к небесам! Люди — просто жалкие личинки.

Мы бродили еще какое-то время… трогали тросы, якоря, великанские кранцы, блоки, гигантские втулки… повисшие внизу якорной цепи космы зеленых, синих, красных водорослей — украшения водных пучин, парики наводящих ужас божеств…

Мы шли и читали названия кораблей, выведенные красной и желтой краской с золотом на бортах: «Драккар»… «Нородоски»… А вот и он! «Конг Хамсун»!.. С первого взгляда судно повергло меня в восторг… я на верху блаженства… Какое творение! Притрагиваюсь к нему… Какая мощь в этих боках, сколько в них вместилось! Шершавые, грязно-бурого цвета, цвета дерева с налетом соли… Пенящиеся брызги морской воды… Бок корабля уходил в высоту… Восторг!.. Побежали к носу, который просто дразнил воображение… Поистине величествен! Весь в резном орнаменте, а над форштевнем высился огромный, увенчанный короной бородач в доспехах и с мечом в руке… Он повелевал, приказывал: «Отчалить!» Король Хамсун… Борода курчавая, глаза зеленые, свежевыкрашен… Чудный корабль, готовый устремиться в море. Отдать концы! Еще не пора?.. А сколько людей на нем, сколько работ… Мостки набиты битком сверху донизу: кто взбирался, кто сходил… Сотня… Нет, тысяча обливавшихся потом тружеников. Куда ни кинешь взор, всюду беготня и суета… Нашествие портовых грузчиков, заполонивших рубки и трюмы, волочивших бочонки и кадки, тюки хлопчатых тканей, двигавших огромные тачки, толкая их то втроем, то вшестером, набивавших грузовые отсеки: виски, бренди для тропиков, железная проволока куда-то за экватор… Приступаю с расспросами к рабочему, надсадно кашлявшему на причальной тумбе. Он глянул на меня отсутствующим взглядом. Я встряхнул его:

— Жовиль! Шкипер Жовиль!..

— Жовиль? — переспросил он. — There!

Он ткнул пальцем, сплюнул… Прямо над нами свесился через фальшьборт багроволицый мужичина в фуражке… Орущий разинутый рот… Грузчик снова ткнул пальцем: это он! Да, да, он самый!.. В эту минуту он клял крановщика, хрипел, рвал себе глотку. Этот разъяренный тип и был шкипер Жовиль.

— There! There! — твердил старик. — Не сомневайся!

Осатаневший шкипер надрывался так, что крик гулом отзывался в глубине складов, отголоски перекатывались над бухтой, дрожал весь Кэннон-док… Жовиль рыкал на людей, как рассвирепевший дикий зверь. Брани доставалось всем и каждому, поминались и черт с дьяволом, и небо с землей, и сучье племя с паршивыми собаками… Честил и в хвост и в гриву.

А между тем люди просто летали, никто не мешкал, едва успевали поворачиваться. Наваливаясь на веревки, поднимали грузы в подвесных клетях… товар тек рекой со всех сторон… работа кипела от верхней палубы до трюма… И-эх! Взялись!.. Навались!.. Кули лавиной сыпались в трюмы… подогнанные к самому краю причала вагонетки с лязгом и скрежетом ломались от безумной спешки, а отовсюду спешили подрядиться все новые и новые грузчики — желтые, черные, белые, в одежде и почти голые — они торопились взяться за работу в живой цепочке на мостках за шиллинг и шесть пенсов с зуботычинами впридачу… хватались за самую тяжелую работу… Из всех закоулков выныривали и торопились наняться гнуть спину Просперовы клиенты.

Больше всего неудобств причиняли причальные концы, удерживавшие судно у стенки… великан с необъятным нутром был на самом деле легок, как птица. И мог взмыть ввысь, несмотря на несметное количество товара в его деревянной, битком набитой утробе. Ветер, посвистывавший в его фоках, унес бы его напором на рангоут, хотя на мачтах паруса были свернуты. Он улетел бы прочь, если бы люди не удерживали его, изо всех сил натягивая тросы, едва не накалившиеся докрасна от натуги. Он вознесся бы, даже неоснащенный, отправился бы реять в облаках, воспарил бы в заоблачные высоты — одухотворенная арфа средь океанов лазури. Вот таким мне мнилось вознесение ввысь, таким чудился в совершенно несообразном виде дух дальних странствий… А там, в вышине — нужно было просто сомкнуть вежды — нас умчало бы на долгие времена, унесло бы в бескрайние просторы чарующей беспечальности, нас, странников вселенских грез!

Но он стал пленником сковавших его со всех сторон швартовов, канатов — причина, по которой сильно затруднялось движение по причалу: работники то и дело расшибали себе лбы, а шкипер Жовиль надсаживался от крика. Швартовы отвязываются лишь в последнюю минуту, ветер наполняет паруса, и корабль тихо отплывает: именно так совершаются чудеса!..

Ах, я бываю счастлив лишь подле кораблей — таков уж я от природы… и быть другим не желаю!..

Я вопил о том Состену, соперничая со шкипером… я приглашал его разделить мой восторг. Ликующая радость, внезапная восторженность постигли меня, когда я менее всего этого ждал… Я спохватился вдруг, что городил какую-то околесицу — я просто-напросто забыл… для чего мы здесь… что мы пришли договориться о посадке на судно…

Мне ударило в голову, как ударяет хмель, необычным запахом — запахом пеньки и пакли, которой конопатят борта парусников.

— Да окликни же его! Меня тряс Состен.

Под влиянием чар я уже не слишком хорошо соображал… Место, обстановка… Подняться на борт, едва ли различая что-либо явственно?.. Куда подевался мой здравый смысл, даже то малое, что оставалось от него?.. Почти ослепший, я стоял под бортом корабля и готов был облобызать его обшивку, его зловонные пушечные порты, все это дерьмо: шкоты, скрипучие шкивы и прочее барахло, огромный котлище на жаровне — всю похлебку, все крысиное варево выхлебал бы!.. Фарандолы вокруг корабля… пляшущий, лепечущий плеск мелких волн, набегавших со стороны воды на его толстое угрюмое пузо… И этого я тоже похлебал бы!.. Великая моя любовь! Как мне нравился этот свистящий напев — песня бризов, плененных макушками мачт, плавно летящая на высоких звуках — тончайшие иглы в снастях, кружева, переброшенные от реи к рее… Мне переноситься бы сейчас бестрепетно от лазури к лазури!..

Слишком многого мне хотелось, душа моя растворялась…

Однако Состен вернул меня к действительности:

— Ну же, давай!

Он вырвал меня из плена чар:

— Жовиль! Шкипер Жовиль!

— Is it you, man? — обратился я к шкиперу.

— Yea, my dear! Yea! Да! Да!

Ответил, точно рыгая.

Он свесился через фальшьборт так низко, что его ряха едва не уткнулась в нас.

— Yea!

Во рту у него оставалось всего три зуба. Он еще больше вытянул свою страусиную шею, чтобы получше нас разглядеть. Я продолжал твердить:

— Жовиль?.. Жовиль?..

— Yea!.. Yea!..

Только это и слышно было. Еще одна крысиная рожа возникла над фальшбортом, как раз над нами, но этот помалкивал — власть была у другого… Оба отхаркивались и сплевывали прямо у самых наших ног… Как они гоготали, когда я отбежал! Залопотали между собой на тарабарском наречии, издавал горловые звуки, точно икая, то нараспев, а то как бы гундося… Состен решил, что это шведский язык… По временам они словно пускали пузыри на рыбий лад. Вроде смахивало на английский, только не такой бойкий, не такой резвый, скорее с утиным, чем с канареечным уклоном…

— Roar!.. Roar!.. — рыгнули они в один голос: их посетила мысль.

— What you want? — спросил Жовиль наконец.

Я сделал ему знак, что все трое мы желаем уплыть… One!.. Two!.. Three!..

Он снова загоготал, а вместе с ним — и весь экипаж. Таких тумаков друг другу отвешивали, что впору быка свалить.

— Come on!

Как же они потешались надо мной! Я запинался, спотыкался: все завалено, теснота — сам черт ногу сломит… Да и к трапу никак не подступиться. Раз пятнадцать-двадцать меня едва не накрыло обвалившимися балками — они сыпались, кувыркаясь, отовсюду обрушивались огромные кучи, просто темнело в глазах… Стрелы, плоты, торчащие бушприты, необъятные сетки с товаром, повисшие в воздухе ящики, диковинные цацки, пестрое барахло, и даже рояли для тропических стран… все это добро скрежетало, валилось кувырком в трюмы, раскачивалось, летело вниз, грохалось обо что-то… Ба-бах… Шарахаясь от матюгов, я добрался наконец до Жовиля, подошел к нему вплотную, а он на меня — ноль внимания. Влез на бочку, возвышаясь над всеми, и рычал распоряжения в сторону мачт, кабестанов, орал на матросов, которые волокли сложенные в бухты канаты, качались на снастях, орудовали блоками, повисали в вышине на вантах, хватая, ловя хлопающий на ветру парус…

— Рыскает! Бери на гитовы! И-эх! Ойе! И-эх! Ойе! Взялись!

Парус надувается, щелкает, полощется — крепкий бриз!.. Десяток-полтора морячков хватают рею, с кряхтением тужатся. Бизань-мачта подается, поворачивается то к бакборту, то к штирборту… парус обреченно поникает, валится кучей на палубу, оседает… Огромная лепешка… Матросы, торопясь, кинулись к ней с ропотом… Страшный гвалт… Вся вахта бросилась туда, шлепнулась ничком и, повинуясь приказу «Kiop! Kiop!», принялась скатывать парусину как можно туже. Жовиль, стоя на своей бочке, мерно выкрикивал: «Kiop! Kiop!»… Тридцать или пятьдесят матросов изо всех сил скатывали жесткую ткань, разглаживали огромные складки на ней, разминали, скручивали…