Девятый Замок - Хаген Альварсон

— Опомнись, Дэор, сын Хьёрина, — прозвенел голос Аллиэ О'Кирелл, — ибо любовь смертных и сновидений холмов кончаются болью…

— Я дал слово Фионнэ, что вернусь, и не без победы, и пусть то слово обманет меня, пусть и мне, и ей будет плохо и больно, я принесу себя в жертву, и зажгу огонь в сердце тьмы!

И милое, до боли желанное лицо Фионнэ улыбалось в зеркале лица Хранителя.

Спи, моё дитя, я стану баюкать тебя,

Спи, а дождь колыбельную споёт,

Я никогда не покину тебя,

Моё милое дитя.

Далеко-далеко, где солнце ложится спать,

Мы будем с тобою играть.

Я никогда не покину тебя,

Моё милое дитя…

Так пела Дэору Асхен Аскедоттир, матушка, которую он почти не помнил. Она скоро покинула его, но колыбельная навсегда осталась в его сердце. И вот он пел её в краю, не ведающем солнца и ночи, и сам плакал, как не плакал малым дитём, а лицо Фионнэ сменилось сонмом теней. Шёл дождь. Шёл сквозь тени, втаптывал их водяными копытами в землю, всплывшую из пучины, мешал с грязью. Они уже не были Тьмой, нет, они стали ничем…

Ничтожеством.

На Скельде — Ноддер.

Дэор стал хуже, злее, страшнее всех, но этого было мало, и в последние слова он вложил всю любовь, всю нежность, что оставалась в его зверином сердце. Он отдал всё и был опустошен.

Схлынули воды нездешнего моря, ветер разогнал тучи, высохла грязь, растаял гранитный замок… Мёртвое поле, серое небо, холмы, поросшие жухлой травой, и корявая сосна…

Но крест, обугленный и зловещий, исчез.

Вместо него на холме стоял белоснежный дольмен.

Хранитель снова надел маску.

— Почему ты помог мне?

— Я — зеркало. Если ты увидел что-то, скажи спасибо своим духам-хранителям.

— Скажи, а правда, что близок Рагнарёк? Правда ли, что… древний народ, имени которого никто не помнит, расшатывает Древо Миров?

— Не древний народ. Новый народ. Свой Рагнарёк вы пропустили.

— Не понимаю…

— И не надо. Прими как неизбежное. Ты получил, что хотел? Теперь иди. Выход там, — указал на дольмен.

— Куда я попаду?

— Зависит от того, чем отомкнёшь дверь.

Охотник спустился с холма, поднялся к дольмену, коснулся камня ладонью и сказал:

— Ноддер!

На Скельде это значит "Ничтожество".

Затем шагнул в окно из трех плит.

И туман вновь сомкнул холодные липкие пальцы.

Он шагал в тумане. По чёрному, древнему мосту над бездной. Шагал без огня и света, прямиком к обрыву. Ничего не видели его глаза, и не слышали его уши горестных птичьих голосов.

Он не знал, что мало кому удавалось победить сильнейшего из драконов Девятого Замка, и после этого остаться собой.

Сага о Дарине сыне Фундина

Последний из ниддингов

— Борин! Тидрек! Эльри! Корд! Эй, кто-нибудь! — кричал он во тьму.

— Орин! Идек! Эи! Орд! Э-о-бу! — отзывалась тьма.

И Дарин шагал дальше.

Он шёл один по тёмному переходу, нащупывая путь тростью. Эхо его шагов гулко взрывалось, закладывая уши. Холодный сквозняк нёс ароматы плесени и сырости. Дарин шагал, старясь прислушиваться к звукам, но он оглох от ударов подкованных сапог о каменный пол. Дома, в Ратангаре, потолки делали высокими, а полы обычно были устланы коврами с Востока. Конечно, речь о княжеских покоях, о богатых четвертях, а не о рудокопских штольнях и обителях простых работяг.

Он никогда не бывал в четвертях гадаров — долбачей, долбателей, "дятлов", которых было больше всего в племени ратанов. Они жили в тесных хвэрнах, вырубленных в стенах пещер, без Солнечных камней, водопровода и отдушин, работали по сменам, большую половину дня, и солнце видели редко. Они крушили твердь недр, готовя почву для рудознатцев. С последними Дарин был знаком, их тоже было немало, у них были братства и цеха: разведка пластов, строительство, обработка руды и породы, оценка и торговля. Эти жили в многокомнатных нишах, уютных и проветриваемых, и именовались собственно народом ратанов. С ними приходилось считаться. Князь Фундин, отец Дарина, часто приглашал для совета и на пир родовых вождей и старших мастеров, так что молодой хёвдинг был осведомлён, как множатся богатства его рода.

И родины.

И ему вдруг захотелось бросить всё и бежать сломя голову, как угодно, лишь бы — домой! Он ругал себя последними словами за то, что увязался в этот поход, где никто с ним не считается, словно он — вшивый гадар. И Торунна-Златовласка уже не казалась такой уж красавицей, ради которой стоит подвергать опасности жизнь…

"Только бы это всё поскорее закончилось! — молча скулил Дарин. — Боги, Предки, фюльгъи, кто угодно, спасите, заберите меня из этой каменной кишки! Подальше, подальше от мрака и холода, плесени, в Малый зал, где жаркий камин и теплый глинтвейн, кресло-качалка, коврики и книги…" Книг он, ясное дело, не читал, но ему нравилось просто ими любоваться.

Путь неожиданно свернул, и Дарин налетел на стену. Ударился, выругался и пошёл дальше…

…прямо в Малый зал. Камин, кресло, книжные полки…

И громадная куча дерьма на ковре.

Дарин закричал. Кровь хлынула горлом, и он очутился в четырех стенах.

Четыре стены подземного храма охватили его со всех сторон. Посредине, в огромном тёмном котле, билось пленённое пламя, озаряя зал мрачным светом, порождая стаи теней, пляшущих на стенах и потолке. Потолок был так высоко, что Дарин подумал: "Тут уместилась бы гора Фьярхольм!"

По углам стояли менгиры-алтари. Над ними застыли идолы.

Блестела стальная чешуя, блестели жестокие глаза. Четыре дракона цвета четырёх стихий сурово смотрели на пришельца.

— Что ты делаешь здесь? — безмолвно спрашивали они.

— Где? — растерялся Дарин.

— Здесь, в этом мире, в нашем мире, в мире Камня, Воды, Огня и Ветра?

— Что?.. — мямлил Дарин, испуганно оглядываясь в поисках хоть кого-нибудь… О, как не хватало ему ныне Борина Скальда! Пусть бы даже Дэор-насмешник оказался здесь… Только не в одиночку! И храм смеялся над ним, и пламя в котле победно ревело…

…Родной дом. Руины и обломки Медной Палаты. Тела родичей. О, как их много, тех, кто отправился в Чертоги Предков в тот красный день! И рухнул мир, и рухнули мечты о счастье… Красивое лицо Торунны Златовласой. Единственной, как Солнце.

Уберите с неба солнце, скормите его исполинскому змею — что останется?

Чёрная дыра, обрамлённая по краям жидким огнём.

Уголь в глазнице.

Пустая пасть, ведущая в вечноголодный желудок.

Дыра в душе Дарина, боль и тоска, воющие упыри… Он сжал трость и затряс ею, крича звенящим от ярости голосом:

— О нет, это не ваш мир! Я пришёл за головой врага! Выйди, червь, и умри!