Грозное лето - Михаил Соколов

Но решил пока не вмешиваться в то, что говорил его начальник штаба. Черт его знает, а быть может, современная война именно на таких и держится?

И сказал Шольцу:

— Генерал, покажите нам позиции.

Людендорфу ничего не оставалось, как умолкнуть.

А Шольцу не составляло труда понять: командующий не разделяет пылких порывов своего начальника штаба, и с удовольствием повез показывать передовые линии корпуса. Это было совсем недалеко, в нескольких минутах езды на автомобиле, но Шольц боялся попасть под обстрел русской артиллерии и велел ехать осторожно, виляя туда-сюда между деревьями, по проселку, пока не доехали до первой деревушки. И тут Гинденбург увидел войну, так сказать, с тыла: деревушка вся была забита ранеными, санитарными повозками, запружена легко раненными и сестрами милосердия, помогавшими им двигаться, опираясь на винтовки или колья, а воздух был пропитан — не поймешь чем: не то йодом и хлороформом, не то трупным запахом, не то пороховой гарью, а скорее всего — всем вместе взятым. Тяжело раненные лежали прямо на земле, на выжженной солнцем траве или на соломе, стонали, кричали что-то в бреду, звали сестер, и те хлопотали возле них, делая перевязки, поднося воду в кружках, а одна какая-то, совсем молоденькая, сидела возле раненого и плакала безутешными слезами, склонив голову к коленям.

Гинденбург увидел, как из одного дома вынесли отрезанную человеческую ногу и бросили в ящик, и отвернулся.

— Поехали, генерал. Мы видим: вам не легко и солдатам — тоже. Благодарю вас за мужество. И прошу: постарайтесь производить операции в закрытых помещениях и не выносить на улицу эти… — пренебрежительно указал он в сторону ящика.

— Слушаюсь, экселенц. Но все буквально забито ранеными.

…На позиции ехать не пришлось: там началась артиллерийская канонада — и все вокруг загремело и задрожало и вскоре покрылось черным дымом.

— Русские начали новое наступление, — грустно сказал Шольц и спросил у Гинденбурга: — Позвольте, экселенц, оставить вас? Я должен быть там.

— Езжайте, генерал Шольц. И хранит вас бог…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Майор Нокс был в отъезде, в ставке, и появился в кабинете Самсонова поздним вечером. Уставший и запыленный, с покрасневшими глазами и потемневшим узким, как бы вытянутым лицом, он внешне, однако, выглядел все тем же щеголем в своих скрипучих желтых крагах и в длинном зеленом френче с такими широкими накладными карманами, что в них можно было поместить по десятку обойм с патронами, а в зеленые штаны-галифе можно было насыпать по пуду овса, но прежней выправки и гордыни в нем почему-то не было, и все на нем казалось обвислым и неживым, как на манекене.

Самсонов насторожился: что-то случилось, и хотел спросить, в чем дело, да Нокс упавшим голосом сказал:

— Плохие вести, господин генерал. Сражение в Арденнах проиграно. Третья французская армия отошла за Сомму, четвертая — к Гиньикуру, пятая — к Ля Феру. Наш Френч тоже отошел от Соммы, в Ле-Кате, и, похоже, собирается убраться дальше к нижней Сене, если не вовсе ретироваться в Англию. Если вы, русские, не нанесете противнику решительного поражения в Восточной Пруссии, чтобы заставить кайзера снять еще несколько корпусов с запада для защиты Берлина, все будет кончено в ближайшие дни. Фон Бюлов и фон Клук возьмут Париж с незащищенного севера в считанные дни, ибо уже сейчас находятся от него в четырех или даже трех немецких переходах, а кавалерийские части и того ближе. — Он помолчал немного, опустив голову, причесанную, как в парикмахерской, ровно, с пробором слева, и заключил заупокойным тоном: — Но вы не нанесете противнику незамедлительного поражения в Восточной Пруссии. Это уже видно отчетливо. Вы воюете порознь: сначала Ренненкампф одержал победу при Гумбинене, теперь вы — при Орлау — Франкенау. Кстати, я вас поздравляю с этой победой. Ставка фронта тоже, кажется, поздравила вас?

— Главнокомандующий телеграмму прислал, — неохотно ответил Самсонов и добавил: — Что касается вашего скепсиса, то вы, будучи в ставке, с успехом могли бы сказать об этом моему начальству, коему надлежало прежде выровнять фронт, а уж затем атаковать восьмую армию противника всей мощью наших обеих армий.

Ноксу не понравился наставительный тон Самсонова, но он — генерал, не скажешь же ему об этом? Нокс и не сказал, а глухо пробормотал:

— Вы именно так и воюете: сначала одним кулаком, потом другим, сначала одной армией, потом другой. А между тем у вас есть хорошая игра: кулачки, когда вы деретесь друг с другом и правой, и левой рукой. Нет, господин генерал, вы слишком хорошо научились отступать в японскую кампанию, а не атаковать противника, этого ваши солдаты не любят. И вообще вы, русские, не любите атаковать. Если бы Англия имела такую страну, как ваша, смею уверить, что Вильгельм и пикнуть не успел бы, как был бы поставлен на колени, — размеренно, тщательно стараясь не коверкать русской грамматики, заключил Нокс и кончиком своего изящного мизинца пригладил сухие губы.

Самсонова передернуло: эка пророк сыскался! Сами высадили в помощь Франции всего два корпуса и одну кавалерийскую дивизию, а от России требуют, чтобы она маршировала на Берлин не иначе как всеми своими полутораста миллионами граждан. «Нахалы и бестии. Видят в России свою скаковую лошадку, на которой можно было бы гарцевать по всей Европе, и не только по Европе».

— Майор, вы изучили японскую кампанию и, надо полагать, знаете о сражении на реке Шахе? — спросил он.

— Знаю, вы там дрались десять дней. Пятьдесят тысяч убитых с обеих сторон, причем японцев — куда более, чем ваших, — нехотя ответил Нокс.

— Знаете, а говорите о кулачках. Могу вам сообщить, что на кулачках дерутся еще и ногами. Вы хотите, чтобы Россия дралась еще и ногами?

Нокс запальчиво произнес:

— И кулаками, и ногами, и зубами, генерал, но чтобы вы не стояли на месте, а гнали бошей на запад, — чтобы Вильгельма заставить наступление приостановить на западе и на защиту Берлина броситься. А Френч и Жоффр тем временем в наступление перейдут и устремятся к Берлину, и война кончится. Вильгельм — трус и мира запросит. Неужели вам, русским, это непонятно, черт дери? — уже с явным раздражением спросил Нокс.

Самсонов не имел ни времени, ни желания выслушивать разглагольствования своего «надзирателя», как он в сердцах называл майора Нокса, и сдержанно и сухо спросил:

— Вы хотите еще что-нибудь добавить, майор?

— Я ничего добавить вам не хочу, я желаю, чтобы вы мне сказали, что я могу передать послу, сэру Бьюкенену, который моими недоволен действиями и вашей медлительностью.

Самсонов помолчал немного и ответил:

— Передайте сэру Бьюкенену, что я подчиняюсь главнокомандующему фронтом, генералу Жилинскому, а последний подчиняется верховному главнокомандующему, великому князю, при особе коего состоит ваш представитель, генерал Вильямс. Насколько мне ведомо, генерал Вильямс хорошо осведомлен о действиях моей армии и ни с какими вопросами ко мне не обращался.

Нокс недовольно заметил:

— Генералу Вильямсу бог дал длинные слишком ноги и язык короткий, поэтому сэр Бьюкенен и вынужден к его подчиненным обращаться. В общем, я, кажется, нового ничего от вас не добьюсь, господин генерал, не так ли?

— Если не считать того, что в районе Монтово замечено появление новых частей противника.

Нокс воскликнул с неподдельным изумлением:

— Как?! Ведь Ренненкампф доносит, что противника загнал в Кенигсберг. Каким образом на фланге вашем левом появились новые части его?

— Значит, не загнал.

— Но тогда спросить позволительно, а что же сам Ренненкампф?

— Об этом я с равным успехом могу спросить и у вас: в самом деле, что делает Ренненкампф? О моих действиях я сообщаю регулярно телеграммами, а о его ничего не знаю. По моим расчетам, его левое крыло должно уже быть в районе Бишофсбурга, а его там нет. И в районе Алленштейна нет, — сказал Самсонов и намерен был прекращать беседу, как вошел адъютант и доложил:

— Ваше превосходительство, на проводе — начальник штаба ставки фронта генерал Орановский.

— Вот и начинается новый допинг, так полюбившийся обеим ставкам, — произнес Самсонов и взял из ящика нолевого телефона никелированную трубку.

— У аппарата Самсонов. Здравствуйте, ваше превосходительство… Прошу доложить главнокомандующему о нижеследующем: неприятель, силою три дивизии, после боя с пятнадцатым корпусом и обхода его тринадцатым, отошел в направлении на Остероде. Для исполнения вашей директивы можно, оставив заслоны против него, двигаться по направлению Алленштейна и Зенсбурга, как вы приказали, но тогда нельзя будет преследовать отступивший двадцатый корпус Шольца. Прошу испросить указания главнокомандующего, могу ли отступить от директивы? К этому хочу добавить, что корпусные командиры указывают на утомление войск и недостаток хлеба, соли, овса.