Грозное лето - Михаил Соколов

Орановский помолчал немного и спросил:

— Прошу указать, в каком смысле вы намерены отступить от директивы?

— В смысле выдвижения на линию Алленштейн — Остероде взамен линии Зенсбург — Алленштейн. Ввиду упрека вашего в широком фронте второй армии, прошу указать, не было ли ошибки в передаче директивы? Мне было передано — Зенсбург — Алленштейн. Вторая армия заняла фронт много меньшей протяженности, а директива предлагает растянуть его к Зенсбургу, что отдалит правый фланг от центральных, корпусов в общей сложности на сорок верст. Не следовало ли понимать Зеебург — Алленштейн?

Орановский недовольно ответил:

— Вам было указано Зенсбург. Так и надо понимать, а не Зеебург. Я передаю слова главнокомандующего: если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, и ввиду того, что отступление противника к Кенигсбергу не удается перехватить, главнокомандующий согласен на изменение направления второй армии на Алленштейн — Остероде, но с тем, чтобы направление между озерами и Алленштейном было прикрыто одним корпусом с кавалерией, который удобнее всего выдвинуть к Зенсбургу, причем кавалерия должна вести широкую разведку, равным образом в этом направлении должна вестись воздушная разведка.

Самсонов нетерпеливо возразил:

— Корпус или кавалерийскую дивизию Толпыго? Но генерал Толпыго уже занял Зенсбург. К чему же тянуть туда весь шестой корпус и удалять его от центральных корпусов Мартоса и Клюева еще на двадцать верст? Это — самоубийство шестого корпуса, если противник вздумает идти на Бишофсбург — Алленштейн. Вы слышите меня? Кто там мешает? Генерал Орановский! Я передам вам по телеграфу, — кричал Самсонов, но безрезультатно: кто-то мешал или сам Орановский прекратил разговор.

Самсонов бросил трубку в желтый ящик полевого телефона и раздраженно произнес:

— Если удостоверено, что неприятель отходит на Остероде, можно идти на Алленштейн — Остероде. Если нет, можно идти на Алленштейн — Зенсбург. А сей Зенсбург уже занят кавалерийской дивизией Толпыго, и противника там нет. Это же дико — поворачивать корпус на девяносто градусов в пустое место!

— Вам приказано удостовериться, где противник, которого гонит Ренненкампф? А что он сам будет делать? — удивленно спросил Нокс.

Самсонов встал из-за стола, прошелся по комнате и досадливо ответил:

— Писать победные реляции и вводить в заблуждение обе ставки. В общем, у меня не стало еще одного правофлангового корпуса, ибо, если я пошлю его на Зенсбург, он отдалится от центральных корпусов армии верст на сорок. — И, подойдя к карте, что висела в стороне, посмотрел на нее и произнес печально и безнадежно: — Ренненкампф не знает, где противник, я не знаю, где находится Ренненкампф, ставка фронта вообще ничего не знает об истинном положении дел на театре, а ставка верховного озабочена единственным: «Вперед! На Берлин!» Но это — лозунг, а не война, — возмущенно говорил он, уже расхаживая по кабинету.

Нокс спросил:

— Вы так говорите, господин Самсонов, как будто стоите перед поражением, а между тем взяли Сольдау, Нейденбург, Ортельсбург, нанесли поражение противнику в Орлау — Франкенау и вот-вот возьмете Бишофсбург. Как можно вас понять?

Самсонов раздраженно ответил:

— Майор, я беру города, но не могу пленить армию. А коль она цела, значит, следует ждать атаки. Откуда — я не знаю, но ждать следует, — и, позвав дежурного офицера, велел пригласить начальника штаба и генерал-квартирмейстера.

— Еще соедините меня по телефону с Благовещенским, в Ортельсбург.

— Слушаюсь, — ответил офицер и вышел.

Нокс настороженно спросил:

— Я не могу знать, что вы делать хотите, господин генерал? Уже поздний час, полночь, так что полагается немного спать.

Самсонов не ответил, не хотел. Надоел ему этот страж союзников, только и умеющий расспрашивать, но не выставишь же его за дверь? И сказал:

— Я буду не спать, господин майор, я остановлю движение центральных корпусов.

Нокс ушам своим не поверил и широко раскрыл прозрачные глаза от удивления, от непонимания, а более всего — от негодования. У союзников катастрофическое положение! Союзники ожидают решительного удара немцев в Восточной Пруссии, а командующий двухсоттысячной армией, которая успешно продвигается вперед каждый день, вздумал остановить наступление. Непостижимое своеволие и неисполнение директив ставок фронта и верховного главнокомандующего! «Немедленно сообщить генералу Вильямсу. И послу Бьюкенену. Это — предательство союзников, господин Самсонов», — говорил он мысленно, но вслух сказал хоть и тревожно, однако сдержанно:

— Вы ожидаете поражения, господин генерал? После победы при Гумбинене? После взятия Нейденбурга, Сольдау, Ортельсбурга? Невероятно!

И стал нахваливать русского воина за его доблесть и преданность своему монарху, и, наконец, сделал несколько комплиментов царю, который заверил союзников в том, что он не пожалеет последнего рубля и последнего солдата, чтобы добиться победы над общим врагом, и даже сам намерен был возглавить армию, чтобы союзники воочию увидели, какое он придает значение войне с этим кичливым, краснобайствующим громовержцем Вильгельмом, от которого покоя уже нет никому в Европе и на которого только Россия, русское море солдат, может набросить железную узду.

Самсонов прервал его:

— Майор, вы дипломат или военный? Вы говорите так, как будто я Сазонов, а вы Бьюкенен… К чему фальшивить?

— Я являюсь офицером армии континентальной его величества короля Великобритании, господин генерал. Я могу иметь ваш доклад, что вы намерены делать, господин Самсонов?

— Вы хотите мой «доклад» сообщить генералу Вильямсу? Извольте: я вынужден буду отвести центральные корпуса Мартоса и Клюева с занимаемых ими позиций. Вы удовлетворены? — поднял он темные глаза и посмотрел на Нокса сквозь узкие щелки их колюче и неприязненно. Теперь Нокса едва не хватил удар: он вскочил со стула, отодвинул его в сторону, пробежал по небольшому кабинету и наделал такого скрипу своими крагами, как будто рота промаршировала на дворе, затем остановился против Самсонова и спросил в крайнем волнении:

— Вы решили отступать из Восточной Пруссии?

— Отойти с занимаемых позиций, чтобы не попасть в клещи.

— После столь блестящих побед?

— Блестящих побед не было, майор. Были и идут в данную минуту сражения, — говорил Самсонов и делал вид, что разговор окончен, собирая бумаги в папку.

И Нокс сел на стул, набросил левую ногу на правую и сказал, не скрывая раздражения, четко и грубо, не коверкая более грамматики:

— Я вынужден незамедлительно сообщить об этом своему представителю в ставке верховного, сэру Вильямсу. Это… ваше решение есть отказ от союзнических обязательств, ваше превосходительство. Под угрозой находится Париж. Под угрозой германских цеппелинов находится Лондон, а вы, русские, не только не хотите послать к нам своих казаков, а намерены вообще прекратить наступление в Восточной Пруссии. Я настаиваю… Я требую, если хотите, объяснить мне, что все это значит. Для немедленного доклада послу Бьюкенену в Петербург…

Самсонов, не повышая голоса, остановил его:

— Майор, вы можете сообщать своему начальству все, что хотите, но напоминаю вам: у нас не принято, чтобы нижний по чину офицер разговаривал со старшим подобным образом. Прошу иметь это в виду.

Нокс продолжал свое:

— Вы не должны приостанавливать атаки. Если падет Париж — падет и Лондон, и тогда боши передислоцируются на восток и настанет очередь Петербурга и Москвы. Но у вас такая территория и такое море солдат, что вы можете воевать бесконечно, тогда как мы не можем, и боши продиктуют нам такие условия мира, что Англия и Франция перестанут быть Англией и Францией. Мы защищаем вас, чтобы защитить себя. Вы защищаете себя, чтобы оставить нас один на один с Германией. Согласитесь, господин генерал, что это не по-джентльменски.

Самсонова передернуло. «Эка джентльмены какие! Россия, великая держава мира, превращается в полуприслугу союзников, обязанность коей — таскать каштаны из огня для месье Жоффра и сэра Френча с сэром и фельдмаршалом Китченером. Японскую мы проиграли не без участия Англии, ибо ее офицеры при штабе адмирала Того как раз и отговорили его от прекращения сражения у стен Порт-Артура, что он намерен был сделать. Вот каковы они, наши союзники: им лишь бы обессилить Россию, равно как и Германию, а там — хоть трава не расти».

Так думал Самсонов, но сказал мягче:

— Майор, я устал слушать советы. Все советуют, а помочь никто и не помышляет. А между тем положение моей армии — не из блестящих, как сие вам ведомо. И у меня вскоре нечем будет не только стрелять, но нечем будет и кормить воинов и даже лошадей, ибо все — на исходе или уже кончилось: патроны орудийные и винтовочные, провиант, фураж.