Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

после всего этого про нее подумать?! Она вскочила с кресла и неловко затопталась на месте, желая и не решаясь уйти, но Левицкий, будто ничего не замечая, придвинул к ней полный бокал вина, и она опять села. И тут то давнее, светлое и легкое предчувствие вдруг очнулось в ней, стало томить ее, потом подниматься откуда-то снизу, все выше и выше, как ртуть в градуснике больного, пока веселым теплом не разлилось в горле. Она выпила вина, развеселилась, разболталась, разулыбалась, рассмеялась, стала вдруг вспоминать и рассказывать всяческую чепуху о том, например, как Боголюбов, ее ученик из четвертого класса, из вполне интеллигентной и даже музыкальной семьи, называет ее на уроках Манной Петровной и этим срывает уроки, потом вдруг совсем расхрабрилась и своим немного уже осевшим колоратурным сопрано спела ему одну из военных песен, которую чаще всего пела в то лето на пляже, — этого с ней уж и вовсе давно не случалось: за стенами школы она теперь совсем забывала, что умеет петь.

Левицкий слушал ее молча, не перебивая и не вставая больше со своего кресла, смотрел на нее, чуть прищурившись, улыбался и кивал головою. Потом вдруг резко отодвинул кресло, встал, прошел в ванную, вышел оттуда в великолепной замшевой куртке и предложил проводить ее до такси.

Когда такси с Анной Петровной отъехало со стоянки, Левицкий вдруг отчаянно замахал руками и бросился за машиной. У Анны Петровны вспорхнуло сердце, и она, слыша сама, как дрожит и прерывается ее голос, попросила шофера немедленно остановиться. Левицкий догнал машину, открыл дверцу и, шумно дыша, наклонился к ее уху и шепотом спросил, есть ли у нее деньги на такси…

Лет через семь после этой встречи Анна Петровна Константинова, у которой было уже два внука, одевалась в вестибюле одного кафе, где вкусно и разнообразно готовили сладкие блюда, — иногда она позволяла себе здесь отдохнуть от невидимых однообразных изнурительных бурь своей тихой бухты. Трудно было уже узнать в этой поседевшей женщине с большой грудью, лежащей на высоком животе, юную, похожую на спелый персик Анечку Туманову. Неожиданно Анна Петровна увидела входящего с улицы в стеклянную дверь кафе Левицкого. И у грузной Анны Петровны тихо шевельнулось сердце. Левицкий не звонил и не появлялся у берегов ее бухты с того дня, когда она была у него в гостинице. Но за это время она еще чаще, чем прежде, видела и слышала повсюду его фамилию.

Левицкий тоже очень переменился с того лета: он весь как-то смешно надулся, будто его шутки ради накачали воздухом, а лицо у него сделалось непомерно длинным оттого, что его лоб стал в два раза больше. Одет он был чрезвычайно нарядно, как девушка на праздник, — что-то на нем цвело, поблескивало, пушилось, искрилось.

«Привет, о смерть! Джульетта хочет так. Ну что ж. Поговорим с тобой, мой ангел. День не настал…» — донесся до Анны Петровны очень знакомый голос, словно бы откуда-то сбоку. «День не настал… не настал… не настал…» — твердила она себе, но дальше никак не могла вспомнить.

Она уже хотела окликнуть Левицкого (он только что подошел к гардеробу), но в это время он сам вдруг обернулся и посмотрел прямо на нее. Светлые брови его шевельнулись и поползли к переносице; наморщив лоб, прищурившись, он быстро стал перебирать пальцами в замшевых перчатках с мехом, потом взглянул на гардеробщика, снова — на Анну Петровну, глаза его еще больше сузились, лоб еще больше сморщился, он чуть шагнул в ее сторону, но вдруг быстро засучил рукав своей пушистой меховой шубы, взглянул на большие золотые часы с золотым широким плетеным браслетом и, не раздеваясь, торопливо зашагал в зал кафе: через двадцать минут кафе закрывалось на обеденный перерыв.

Анна Петровна хотела было пройти в зал за ним, но взглянула в большое зеркало возле гардероба на свой лысеющий по краям воротничок — щипаный и крашеный кролик под котик, на свое синее пальто, которое было заметно вздернуто на животе и сильно морщинилось по бокам и сзади (пальто было сшито, пожалуй, за год до ее встречи с Левицким в гостинице, позже только пуговицы и петли переставлялись, и теперь они уже перешагнули через край полы), и пошла домой.

Уже войдя в свой подъезд, где сильно пахло горелым луком (конечно, опять зять в пику ей — оттого, что она ушла воскресным днем по своей надобности, — взялся сам приготовить обед детям и, как всегда, все спалил!), она вдруг вспомнила конец того четверостишия Ромео из «сцены на балконе» трагедии Шекспира: «День не настал — есть время впереди…» Вспомнила — и почему-то обрадовалась.

ПЬЕСЫ

Плюшевая обезьяна в детской кроватке

(Роль)

Пьеса-роман в двух частях, пяти главах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Ф л о р и н с к а я А л и с а — актриса, 28 лет.

Д м и т р и й З а х а р о в и ч — строитель, 35 лет.

К о р о б к о в В а л е р и й С е м е н о в и ч — школьный товарищ Дмитрия, 35 лет.

Ж а н н а М и х а й л о в н а — его жена, 35 лет.

Ж е н щ и н ы в очереди.

Действие происходит в Москве.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Зима. Большая комната. Мебели почти нет: расстеленная постель на раскладушке, несколько стульев, платья, пальто и кофты развешаны по стенам, на одной из стен висит гитара, в углу на коробках, прикрытых пестрой материей, стоит довольно большая фигура женщины в длинном платье с поднятым мечом в руке. Фигура из белого мрамора. Телефон стоит на полу, также на полу много букетов живых цветов в бутылках из-под молока и банках. Еще не рассвело. Комнату освещают несколько светящихся окон в доме напротив. Никого нет. Но вот распахивается входная дверь и тут же быстро закрывается. В комнату входит закутанная с головой фигура с ведром и шваброй. Она ставит швабру в ведро, подходит к окну и закуривает. Светает. Женщина все стоит у окна, курит. Гаснут окна в доме напротив, она все стоит, когда становится совсем светло, женщина снимает с себя платки и всю темную неуклюжую одежду и остается в черном купальнике. Это оказывается худенькая молодая женщина. Она берет стул, ставит его на середину комнаты и, опираясь одной рукой на его спинку, начинает медленно и грациозно делать экзерсис, тихо считая себе: и — раз, и — два, и — три…