Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Но Анечке нравилось плавать под дождем в теплом пенистом игривом море, а Якову Рослову больше нравилось ловить рыбу между большими осклизлыми камнями у дальних скал или пить домашний мускат с хозяином на веранде, и купаться ей приходилось мало. В консерватории уже давно начался семестр, и Анечка очень волновалась, что пропускает занятия, но Яков Рослов успокаивал ее, говоря, что все равно полтора месяца все студенты будут рыть в деревне картошку, что он достанет им обоим справку у знакомого врача и они спокойно могут быть еще здесь, потому что все равно никуда не опоздают. Анечка согласилась и дала телеграмму отцу, что слегла, была с сильным гриппом, что теперь все позади, только надо немного отлежаться, чтобы не было осложнений.

Однажды Яков Рослов уехал в ближний городок купить себе кое-что из рыболовных снастей, и Анечка, оставшись одна, пошла на прежний ведомственный пляжик. Шел мелкий дождь. Пляж был пустынным и очень красивым: серая, пыльная прежде галька расцвела. Ярко цвели под дождем и пестрые полотняные тенты. Где-то вдалеке играл духовой оркестр. Две старушки в одинаковых темных плащах с головами, обернутыми целлофаном, как дорогой подарок — о полиэтилене тогда еще не слыхали — сидели на скамейке под тентом и сквозь струйки дождя, стекающие с полотняной крыши, смотрели в серое, рябенькое от дождя море. Под другим тентом сидела мама Шенечки, тоже в плаще и в крошечной красной вязаной шляпке на темени — «менингитке». Рядом с ней на газете были разложены бутерброды и помидоры. Увидев Анечку, мама Шенечки чуть-чуть кивнула ей: может быть, она все же о чем-нибудь сама догадалась, а может быть, Анечке это показалось, ведь Шенечка так и не познакомил их и прежде они никогда не здоровались… На всякий случай Анечка тоже слегка наклонила голову. Сам Шенечка стоял на большом камне в море, недалеко от берега, со стаканом в руке и старательно полоскал горло морской водой. На нем был плащ, кепка, напяленная на уши, а шея до самого подбородка была замотана белым шерстяным шарфом. Как удалось Шенечке уговорить свою бдительную маму, чтобы опоздать ему к началу семестра, и зачем он продлил в то лето свое пребывание у моря под дождем, как и многое в этой истории, навсегда осталось для Анечки загадкой.

Когда, поплавав далеко за буями, Анечка переодевалась в пляжной будке, ее тихо окликнул голос Шенечки. Она нагнулась и посмотрела в щель между досками: Шенечка с пустым стаканом в руке стоял возле будки, — конечно, с той стороны, откуда его не могла увидеть мама, лицом к морю.

«Можешь больше не беспокоиться обо мне, — сказал ей тогда Шенечка, глядя далеко в море. — Теперь я не застрелюсь. Наоборот. Я стану знаменитым. На весь мир. Теперь я понял, что нужно женщине. Женщине нужна слава. Разве бы ты променяла меня на Рослова, если бы он еще не был внутриконсерваторским и республиканским лауреатом?» Анечке очень понравились эти слова — да еще бы! Какой же девушке не хочется, чтобы мужчина стал знаменитым на весь мир только ради нее? Это, пожалуй, даже лучше, чем обещание застрелиться, ведь знаменитые мужчины прославляют в веках и своих возлюбленных!

Но все же, глядя в щель будки на опять румяное, в светлых кудряшках лицо Шенечки со светлым пушком над верхней губой, Анечка не знала, стал бы он после приезда Якова Рослова снова, даже если бы тоже был лауреатом, плавать в ее снах баттерфляем, и потому она ничего не сказала, а только перекинула мокрый купальник через верх будки, достала из кармана плаща маленькое зеркальце и ласково улыбнулась себе, прежде чем выйти на пляж. Когда она вышла из будки, Шенечка с пустым стаканом в руке, не оборачиваясь, быстро уходил к морю.

Зимой в консерватории Анечка и Шенечка почти не встречались: Анечка вышла замуж за Якова Рослова и в перерывах между занятиями носилась по лестницам и коридорам, разыскивала его в аудиториях и кабинетах и совала ему бутерброды в вощеной бумаге, а Шенечка сдал экстерном в зимнюю сессию экзамены за второй курс и перевелся на третий. Встречаясь иногда в коридорах, они только тихо здоровались. На зачете по актерскому мастерству первого курса вокального факультета, куда Анечка заглянула весной из любопытства, новый Ромео говорил другой Джульетте слова из конца третьего акта сцены пятой: «Привет, о смерть! Джульетта хочет так. Ну что ж. Поговорим с тобой, мой ангел. День не настал — есть время впереди», — и в том месте, когда надо было поцеловаться, оба так быстро отвернулись от зрителей, что Анечка, как ни старалась, так все же и не успела заметить по правде ли они поцеловались; и, глядя на них, все — и зрители и члены кафедры — улыбались и шептались между собой: смотрите, они ведь словно созданы друг для друга! И правда, эти двое тоже были до удивления похожи друг на друга: оба невысокие, тонкие, темноволосые, бледные, с серыми глазами. И, встречая их после этого зачета в коридорах и на лестницах консерватории, Анечка первая с ними здоровалась и сокровенно улыбалась, будто одна знала какую-то их тайну…

Потом она слышала, что Шенечка стал выступать в концертах от городской филармонии, видела его фамилию среди других в афишах; ей говорили, что он очень много занимается, что он не хочет оставаться в оперном городском театре, а хочет получить распределение в столичную филармонию, и что, по всей видимости, это у него получится.

Вскоре Анечка взяла академический отпуск в связи с беременностью и совсем потеряла Шенечку из вида. Консерваторию ей окончить не удалось — родился ребенок. Рослов много пил; после поздних возвращений в лоскуты пьяным из каких-то компаний, тяжелых скандальных отвратительных похмелий, судорожных непомерных приступов любви с ползаньем на коленях и целованием туфель, страшных клятв не брать больше в рот ни капли спиртного — обычно за час до очередной выпивки, пропивания всех денег (Яков Рослов сразу после окончания консерватории стал давать сольные концерты от городской филармонии и зарабатывал очень хорошо), он наконец оставил ее, и растить болезненную девочку одной было трудно.

Ей удалось устроиться преподавателем хора в музыкальную школу, и жизнь Анны Рословой (она почему-то и после развода оставила фамилию мужа) потекла более размеренно — ее лодка пристала в тихую бухту с ее никому не заметными бурями: вечным «опять до зарплаты не дотянули, надо у