Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

И по-прежнему вечерами, когда покорно, без звука, гасло в море раскаленное солнце, ее не оставляли томительная грусть и ощущение чего-то нового, необычайно важного, грядущего, что вот-вот наступит.

Это грядущее, новое, необычайно важное действительно явилось ей за несколько дней до намеченного ею отъезда из Крыма в образе Якова Рослова — студента струнного факультета их консерватории, неизменного лауреата всех внутриконсерваторских и даже одного республиканского конкурсов скрипачей; его большой поясной портрет со скрипкой на левом плече, со вжатым в нее подбородком, так, что под ним резкая складка, и с застывшим взмахом правой руки со смычком висел под стеклом на стене возле комнаты деканата.

Рослов был невысок, жилист, уже загорел до черноты, у него были черные прямые волосы, густая голубая тень по щекам и над верхней губой, и, взглянув на него, Анечка сразу вспомнила, на кого был похож в ее снах Шенечка. Да, Яков Рослов уплывал теперь в открытое море далеко впереди нее стилем баттерфляй и, пока она из всех сил старалась его догнать, лежал на спине и не мигая смотрел на нее коричневыми смеющимися глазами. Яков Рослов не только не стал караулить Анечку на берегу, но уже через несколько дней перестал провожать ее и до дома в окружении других поклонников и грустных собак: он снял комнату на окраине поселка и перенес туда свои и Анечкины вещи. Потом он взял ее за руку и увел с многолюдного ведомственного пляжика на пустынную полоску под скалами.

Часто из окна комнаты, где они жили теперь с Яковом Рословым, Анечка видела Шенечку в его белой панамке, который прохаживался один, без мамы, в реденькой аллее тоненьких молодых кипарисов перед их домом, и, стоя за занавеской, потихоньку наблюдала за ним. Шенечка заметно похудел, побледнел, только нос у него сильно покраснел и некрасиво лупился, и от этого красного облупленного носа на бледном лице Шенечка выглядел уже совершенно разнесчастным. Вид унылого Шенечки перед ее окном нравился Анечке, и, собрав кружевную занавеску густой гармошкой так, чтобы ее никак нельзя было увидеть из аллеи, она не отрываясь смотрела в его понурое лицо и шептала, как бы за него: «Привет, о смерть! Джульетта хочет так. Ну что ж. Поговорим с тобой, мой ангел. День не настал — есть время впереди», — и ей очень хотелось, чтобы Алексей Левицкий вошел однажды к ним в дом и по-мужски — за закрытой дверью — поговорил с Яковом Рословым. Но Шенечка все бродил вокруг дома, где они жили, и не заходил.

Однажды, когда она была дома одна — Рослов на рассвете отправился ловить рыбу к дальним скалам, — у нее в комнате появился старичок в белом парусиновом костюме, в белой соломенной шляпе с белой широкой репсовой тесьмой вокруг низкой тульи, в очень белых парусиновых туфлях (при каждом шаге над туфлями старичка клубилась белая пыль, похожая на пар, и туфли выглядели волшебно горячими), с белыми бровями, усами и бородкой и черным зонтиком с большой загнутой ручкой, на который он, припадая к нему, немного опирался как на палку. Старичок сел, повесил зонтик на спинку стула, покашлял, поиграл пальцами, как бы щекоча в воздухе кого-то невидимого, и вдруг пропел высоким дрожащим фальцетом: «На солнечном пляже в июле в своих голубых пижамах девчонка-звезда и шалунья, она меня сводит с ума…» Потом помолчал и сказал:

— Что-то не видно на пляже нашей мисс мыс Т… Некий весьма достойный юноша непозволительно сильно скучает без нашей звезды и шалуньи. Конечно, его фамилия пока не Вертинский… — Слово «Вертинский» старичок произнес, изящно грассируя, после чего тоненько, как девочка, рассмеялся, очень довольный своей шуткой. — Кстати, некий весьма достойный юноша, милая барышня, сообщил мне совершенно серьезно и совершенно секретно, что может даже застрелиться.

«Привет, о смерть! Джульетта хочет так…» — радостно вспыхнуло в голове у Анечки, и она из-за занавески посмотрела в окно. Да. Все именно так и было: Шенечка в своей детской панамке стоял в конце аллеи, прислонившись спиной к последнему тонкому кипарису.

— Да где же он возьмет пистолет? — рассмеялась Анечка.

— Вы несерьезны, любезная барышня. Тот, кто задумал себя убить, найдет оружие. Неужели вам не страшно, милая барышня, взять на себя ответственность за чужую судьбу? Может быть, то, что я скажу сейчас, останется для вас непонятным, но я всю жизнь находился в связи с одной весьма скучной дамой только потому, чтобы она не узнала горя оставленной, которого, я уверен, она бы не перенесла. Подумайте хорошенько над этим, любезная барышня. — И, припадая на черный зонтик, белый старичок важно удалился, оставив на коричневом деревянном, крашенном масляной краской полу тумачные следы своих парусиновых туфель.

Но Анечка хорошенько думать над словами парусинового старичка не стала. То есть она вообще не стала об этом думать, во всяком случае так, как хотел этого старичок. Конечно, ей не хотелось, чтобы Шенечка по правде застрелился. Но, во-первых, она никому бы не поверила, что он может это сделать, а во-вторых, старичок даже не мог подозревать, как понравились ей его слова («Привет, о смерть! Джульетта хочет так…»), да и какая же девушка не мечтает втайне, чтобы кто-нибудь из-за нее так страдал, что даже хотел бы — нет, нет, не застрелился бы, конечно, не умер, боже упаси, это было бы просто ужасно! — но только хотел, хотел из-за нее застрелиться?!

Внезапно переменилась погода, изо дня в день стали лить южные приморские осенние безнадежные дожди. Сверху и снизу, со всех сторон, поселок обложила теплая душистая, как бы сладкая и липкая вода. Началось паническое бегство северян с юга. Толпы людей хлынули на дороги, вокзалы, автобусные станции, в машины, в аэропорты, на пароходы. Оставшиеся отчаянные курортники залезли в плащи, в сапоги, под зонты и в таком виде — словно наперекор известной пословице — стали дожидаться у моря погоды, изредка появляясь в парках и у моря, но большею частью сидя во временных своих домах и попивая со своими случайными хозяевами сладкий домашний мускат. Опустели по всему побережью пляжи, столовые, кафе, рестораны, кинотеатры и танцплощадки, исчезли со скал отважные разноцветные человечки, а с зеленых гор — брезентовые палатки защитного цвета (разноцветные палатки украсили горы уже потом, через много лет), исчезли со стихийных стоянок стайки легковых автомобилей (небольшие стайки серых машин, среди которых было немало и