Магнетрон - Георгий Бабат

Студенецкий умел быстро претворять слово в дело. Результатом так называемого «дела Лошакова» был перевод начальника БРИЗа на низшую должность.

Лошаков ждал не этого. Он был убежден, что технический директор теперь непременно осуществит все его идеи, поможет ему овладеть техникой составления чертежа. Но попасть снова на прием к Студенецкому ему уже никак не удавалось. Лошаков решил, что в рабочее время технический директор слишком занят, и стал ловить Константина Ивановича, когда тот выходил из заводоуправления, торопился уезжать.

Упорство Лошакова привело к тому, что он был назначен заведующим мастерской ширпотреба.

«Это даст вам возможность легче и быстрее проводить в жизнь ваши новые изобретения и усовершенствования», — напутствовал Петра Ивановича технический директор.

Когда мастерскую ширпотреба реорганизовали в цех и начальником цеха был назначен Муравейский, Лошаков был переведен на должность мастера.

Веснин обрадовался встрече с Лошаковым и протянул ему для осмотра баллон и трубку из той партии, какую надо было серебрить.

— Обратитесь по начальству, — перебил Веснина старик, и его нос из багрового стал сизым, отвисшие щеки затряслись. — По начальству, по начальству, а мы здесь люди маленькие.

Начальство, то есть Муравейский, помешалось здесь уже не за стеклянной, а за свежевыструганной деревянной некрашеной, или, как он сам говорил, «нагольной», загородкой.

Открыв дверь, Веснин увидел Михаила Григорьевича на его знаменитом вращающемся кресле, перед дубовым письменным столом с бесчисленными инкрустациями, сделанными перочинным ножом, лезвием безопасной бритвы и тому подобным холодным оружием.

Воротник палевой шелковой рубашки Муравейского был расстегнут, как обычно, но рубашка уже не сияла такой свежестью, а повешенный на спинку кресла пиджак был запачкан мелом и синькой. Толченый мел лежал в бумажных пакетиках на столе и подоконнике, а синька была насыпана на газету, расстеленную прямо на полу.

На телефонном столике стояла электрическая плитка. На плитке в литровом сосуде из жаростойкого стекла кипел черный кофе.

Против Муравейского сидел длинноволосый белокурый очень молодой человек и, хмурясь, рисовал на многострадальном дубовом столе лошадок, убегающих от волка, который чем-то неуловимым напоминал Муравейского.

Михаил Григорьевич пожал руку Веснину и сказал:

— Знакомьтесь, Володя. Это мой верный сподвижник — художник Вася Светлицкий.

— Не верный и не сподвижник, — не поднимая головы, угрюмо отозвался Вася.

— Видели вы сегодняшнюю газету? — не обратив внимания на реплику Светлицкого, обратился Муравейский к Веснину. — Нет? Взгляните. — Он протянул газету с подчеркнутыми строками. — Я хотя и не пророк, но угадчик.

Веснин прочел, что академик Тельпугов выдвигает кандидатуру Студенецкого в Академию наук по Техническому отделению.

— Обратите внимание, Володя… его выдвигает не наркомат, не какое-либо учебное заведение или исследовательский институт, а какой-то зубр Тельпугов лично. Но я уверен, что он пройдет!

— Поживем — увидим, — ответил Веснин почти таким же мрачным тоном, каким за минуту до этого говорил Светлицкий. — Я к вам, Миша, по делу. Мне необходимо посеребрить партию трубок и баллонов.

— Обратитесь с этим делом к мастеру Лошакову.

Веснин рассмеялся:

— Право, у вас тут в цехе, как в царской канцелярии. Один чиновник посылает к другому, а дело ни с места.

— Это вполне понятно. Что от вашего заказа наш цех будет иметь? Выполнение плана? Нет. Прибыль? Нет..

Вася побледнел, как в свое время перед расторжением договора с директором магазина «Гастроном № 1» товарищем Сельдерихиным.

— Бросьте, Михаил Григорьевич, ломаться… Давайте, товарищ, ваши баллоны, я сам их посеребрю, — сказал Вася.

Он взял коробку с трубками и баллонами и вышел в цех. Когда инженеры остались одни, Муравейский прямо, открыто посмотрел на Веснина:

— Хотите осведомиться о здоровье? Не возражаю. Итак: времени здесь свободного остается больше, ответственности— меньше, но… — Михаил Григорьевич пожал плечами, — но такова природа человека: все довольны своим умом, но никто не доволен своим положением, как сказал Карл Маркс.

Фанерная дверь перегородки задрожала от стука.

— Прошу, — произнес Муравейский, скрестив на груди свои смуглые мускулистые руки.

Петли завизжали, дверь отворилась, и к столу, тяжело ступая подшитыми резиной валенками, подошел старик Лошаков.

Его нос и седые усы были подобны трезубцу, угрожающе нависшему над плотно сомкнутыми устами.

Не произнеся ни звука, Лошаков опустил на стол две полые алюминиевые баранки: одну — величиной с большую сковородку, другую — с тарелку.

— Благодарю вас, — сказал Муравейский. — Экраны для вихревых токов выполнены высокохудожественно.

Старик повел бровями, в груди у него захрипело, как в старых часах перед боем, но он сдержался и вышел, ничего не сказав. Зато дверь за ним захлопнулась с такой силой, что перегородка пошатнулась, да так и осталась в наклонном положении, наподобие знаменитой Пизанской башни.

— Очевидно, дед потрясен новизной и смелостью идеи, — сказал Веснин. — До сих пор в науке и технике ничего не было известно о циркуляции вихревых токов в пирогах и рулетах.

— О-о-о, — изумился Муравейский, — никак не мог предполагать, что вам уже известна конструкция печки «Чудо»! Это последняя московская модель. В Ленинграде таких еще не производили.

— А почему нет ручек? Как же крышку снимать?

— Ручки придется приклепать дома, — вздохнул Муравейский. — И отверстия для выхода горячих паров придется дома сверлить. Здесь это неудобно — все-таки, сами понимаете, индивидуальный заказ. Но что поделаешь? Мама так давно мечтала о печке «Чудо», что я решил наконец сделать ей этот подарок. Хвост собаке надо рубить с одного удара. Поэтому я заказал сразу две печки — маленькую и большую. Теперь мама будет удовлетворена. Она меня допекла с этими печками.

— Вы, Миша, на редкость нежный сын, чтобы не сказать больше.

— Разрешаю, говорите. Лучше камень брошенный, чем камень за пазухой. Могу вам даже помочь в отыскании темы для обличительной речи: печки предназначены отнюдь не моей маме, а маме одной очаровательной девушки — студентки мединститута, в которую я намерен серьезно влюбиться.

Муравейский взял обе печки и сунул их в свой оранжевый портфель, куда свободно могли бы еще влезть два небольших сервиза.

На столе между пакетами с краской Веснин увидел сверток, упакованный в целлофан, сквозь который просвечивало нечто нежно-розовое.

Муравейский развернул целлофан и протянул Веснину сочный, свежий кусок колбасы:

— Попробуйте, Володя.

— Спасибо, я обедал.

— Вы думаете — это колбаса? Не отказывайтесь, это не колбаса, а порода. Золотоносная. Я создал машину, а люди промывают из этой руды золотой песок.

— Значит, вы теперь стали старателем?

— Нет, я только скромный изобретатель. Старателем работает некий Стефан Старков, старший товаровед, то есть официально он числится товароведом «Гастронома № 1», но на самом деле это утонченная музыкальная натура. Он моет золотоносную руду. Я же довольствуюсь крохами с барского стола. Я не жаден.

— Знаете, Миша, хотя я очень любопытен, но в данном случае я хотел бы остаться в неведении относительно способа, каким вы превращаете H2O в Au. Не раскрывайте мне секрета этой алхимической реакции. Мне кажется, что суть ее была изложена в одном старинном стихотворении:

Скачет птичка весело по тропинке бедствий,Не предвидя от сего никаких последствий.

Цыганские глаза Муравейского загорелись, зубы сверкнули в улыбке:

— Эх, Володя! Кто не рискует — в тюрьме не сидит! Из двух благ мы по руководству разума будем следовать большему, а из двух зол — меньшему, как сказал Бенедикт Спиноза. Не оплакивайте меня заранее, Владимир Сергеевич. Не исключена возможность, что я еще нырну в науку, вынырну и выплыву. И, возможно, мы с вами встретимся на фронте науки, на самых передовых ее постах. Но со мной это случится не раньше, чем за науку станут соответственно платить. В двадцатых годах, в период становления нашего государства, высококвалифицированных, убеленных сединами жрецов этой самой науки едва-едва кормили. И кто мог — рванулся в практическую деятельность: в тресты, правления, главки, издательства. Но на сегодняшний день в научные кормушки подбрасывают сенца. Чтобы не было давки, устроили барьеры, ввели ученые степени. И вот мы видим: начальник отдела технического контроля нашего завода пишет диссертацию, бывший технический директор товарищ Студенецкий руководит уже не заводом, а научно-исследовательским институтом — ГЭРИ. Возможно, придет время — науку начнут еще усиленнее питать. Тогда-то вы и меня увидите в числе ее самых преданных жрецов. Ибо я рожден для административной деятельности. Но пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен.