История моей матери - Семен Бронин

- На самом деле я думаю,- упорствовал тот, черпая упрямство в соседстве военных,- что было бы лучше, если бы мы остались в стороне от конфликта. Малые страны должны уступать большим право драться...

Он все-таки поостерегся сказать это на родном языке или хотя бы испанском, который понимали многие. Но и Франция была не за горами: кое-кто слушал его внимательно и скептически, а те, что не понимали, старались уловить смысл по общим латинским корням слов и по настроению разговаривающих. Рене решила кончать с опасным противоборством.

- Думать можно что угодно,- сказала она нарочно по-испански, чтоб все поняли,- но когда дело доходит до драки, нужно действовать, и тут без выбора не обойдешься. Немцы, я думаю, все-таки ближе к нам, чем русские.- И все в автобусе, до того делавшие вид, что заняты разговорами между собой, здесь снова как сговорившись и без задержки прокричали здравицу в честь решительной канадки, которая не ждет у моря погоды. Ее теперь только за канадку и принимали - к французам здесь относились с симпатией, но предметом для подражания они быть не могли: с ближних соседей никто не берет примера.

- Вы именно канадка,- сказал ей Хорхе,- а француженкой только прикидываетесь. Что я, француженок не знаю? Сидят дома - ждут мужей, потом детей, а вы все бросили и поехали! Как на лыжи стали! Там правда много снега?

- Достаточно,- сказала Рене, вспомнив российские снегопады.- Иногда дома с крышами заносит.

- Красиво?

Рене была готова к таким вопросам: она не напрасно часами разглядывала в библиотеке Управления, хранившей фотографии всех стран и частей света, ландшафты новой родины и могла говорить о них часами, но вместо этого сказала только:

- Красиво.

- Но как? Рассказали бы, пока едем.

- Что рассказывать? Приезжайте и увидите.

- Далеко же?

- Разве? - удивилась Рене: для нее действительно не было теперь дальних расстояний.- Подумаешь: Тихий океан. Сели на самолет или на пароход и не заметите, как окажетесь на другом конце света.

- Из всего вами сказанного,- прошептал ей на ухо Аугусто,- это самое дельное...

Ночью из кругов эфира, близких к начальнику лиссабонской полиции, в Москву полетела весть о том, что в Лиссабоне высокие генеральские чины - в частности генерал Миранда - сообщают о захвате франкистами Картахены: потери их по время штурма вдвое-втрое превышают признаваемые. Еще там говорилось, что по дороге в Порто из Лиссабона замечены большие серебристые строения по всей видимости ангары, и вокруг них разбит палаточный лагерь: все это на полпути между Порто и Коимброй. А в самом Порто есть казино, в котором играют высшие чины государства, в том числе - министр путей сообщения: он просадил круглую сумму и был бледен как полотно - как игрок, играющий на чужие деньги. Все это ей показал и рассказал Хорхе, который, пользуясь своими связями, провел ее в тайную комнату для особо важных гостей, скрывающих посещения этого далеко не богоугодного заведения. Всякий разведчик становится поневоле сплетником...

На следующий день за обедом было неприятное объяснение, в котором она была отчасти повинна. Они сидели вчетвером. Хорхе хвалил ее поведение накануне.

- Марта просто молодец. Все от нее без ума. Не девушка, говорят, а штабной ротмистр.

- Ничего себе комплимент! - мать чуть не поперхнулась от неожиданности.

- Ты ничего не понимаешь. Большей похвалы от курсантов не дождешься. А вот Аугусто вел себя из рук вон плохо! - и бросил всердцах салфетку. Он с самого начала хотел сказать именно это, а похвалил Рене только для контраста, чтоб представить будущего родственника в еще худшем свете. Нинель упрямо потупилась, не желая ни соглашаться с ним, ни пререкаться.

- И что он наделал? - донья Бланка перевела недоверчивый взгляд с дочери на сына, потом на Рене, будто она была виновна во всем этом.

- Сказал пару вещей. Которые многого стоят. По-французски - будто он один его знает. Мне сказали, чтоб я поостерегся брать его с собой и поговорил с ним. Это по-дружески: могли и настучать куда следует. Не знаю, зачем все это моей сестрице.

Нинель поморщилась, упрямое выражение скользнуло по ее лицу, но она и на этот раз смолчала.

- Что ж он сказал такого? - матери наскучили многозначительные оговорки и проволочки.

- Сказал, что испанцы зря колотят друг друга и что малые государства должны держаться в стороне от военного конфликта. Как какая-нибудь Швейцария.

- Про Швейцарию он не говорил.- Нинель не понравилось, что на ее жениха наклепали лишнее.

- Ну, значит, додумали: я ж французского не знаю. Тут открой только рот - за тебя договорят и доскажут... Самое важное, что он и в самом деле так думает. Хочет в стороне остаться, пока другие драться будут. Это не наш человек, Нинель. Ему бы дома руки у камина греть, а что на дворе: война ли, революция - это его не касается.

- Он другими делами занят,- заступилась за жениха сестра; она не была уверена в своей правоте, но это не мешало ей спорить.- Его интересует история страны...

- А делать он ее не хочет,- прервал ее брат.- Марта правильно сказала: нельзя сидеть между двух стульев - со всех сторон нападут и ни от кого пощады не дождешься. Это ж гражданская война - тут брат на брата идет, а ты мне про историю. Про литературу еще скажи.

- И литературой он тоже занимается,- вперекор ему сказала сестра.- Это другой его конек.

- Очень он нужен сейчас, конек этот... Не выходи за него, Нинель. Втянет он тебя в историю, из которой потом не выберешься.

Нинель показала наконец характер:

- Я как-нибудь сама в этом разберусь.

- Конечно,- подхватил он.- Замуж тебе за него идти - не мне же...

В этой семье каждый имел право на свое мнение, но обед был безнадежно испорчен. Донья Бланка поглядывала с осуждением на детей и на Рене, будто та и вправду была в чем-то виновна, будто с ней в семью пришли раздоры и разногласия...

Они молча доели великолепную уху по-португальски, рецепт которой знали только на этом побережье, но от второго отказались - решили перенести его на ужин, чтоб матери было меньше работы. Рене поднялась из-за стола и собралась уходить, когда Нинель, успевшая подняться к себе, окликнула ее с лестницы и позвала в свою комнату. Комнатка была невелика и вся уставлена мебелью, книгами и семейными реликвиями из фарфора и бронзы.

- Самое печальное, Марта,- сказала она, переходя без лишних слов к главному,- что я сама все понимаю. Они никогда не сойдутся: мой брат и жених - и если я выйду за него замуж, то разрушу этим и без того хрупкое семейное равновесие. Они хуже чем враги - готовы убить друг друга, и я им не преграда. Поэтому и говорят, что надо выходить за своих - пусть дурак, да свой, знакомый...

Говоря это, она раздражалась и лицо ее, обычно милое и покойное, искажалось некой навязанной ей извне воинственной одухотворенностью. Рене не нашла что сказать - кроме очевидного:

- Но ты же любишь его?

- Любишь не любишь! - Нинель не раз уже думала об этом, и ей не хотелось возвращаться к пройденному.- Что можно сказать, когда столько времени ходим и проводим время вместе, а до любви так и не дошли - потому что не положено: мать бы с ума сошла, если б узнала. И замуж нельзя, потому что денег нет и когда будут, неизвестно. Он думает, что его ждут на кафедре, а в действительности профессор, на которого он рассчитывает, сам еле на своем месте держится - мне друзья Хорхе сказали. Его включили в список неблагонадежных. У нас же скоро все будет, как у Гитлера.

- Профессор - еврей? - Рене была почему-то в этом уверена.

- Какой еврей? - невесело удивилась та.- Евреи - те, что заметнее,-давно в Америку сбежали... За своих взялись. Евреи - это у них для начала было, для разгону... Не знаю что делать. Ей-богу, не знаю. Если и я его оставлю, это окончательно его раздавит.

- Я-то ни в чем не виновата? - спросила Рене, которая уже начала думать, что внесла споры в их семейство.

- А ты здесь при чем?.. Что он с тобой по-французски говорил? Прежде не с кем было? Все до тебя тлело, а от твоего присутствия только вспыхнуло... Он, собственно, и поехал, чтоб с тобой познакомиться. Какая-то, говорит, странная по твоим описаниям канадка получается. Но тебя-то это меньше всего касается...

Напрасно она так думала. У Рене была своя работа, и она сидела и ждала своего часа. Аугусто если и не был открытым антифашистом, то очень на него смахивал: и видом своим, и внутренним пафосом. Но она не торопилась. Если бы его выгнали отовсюду - включая дом Нинель, она бы закинула удочку: уж очень нужен был ей помощник - пусть даже такой, как этот строптивый любитель португальской истории и беллетристики. Но пока ничто не определилось, нельзя было соваться. Самые опасные люди - колеблющиеся: их может занести и шатнуть не в одну сторону, так в другую. Потом он все время говорил, что не хочет ни во что вмешиваться, и это невольно настораживало...

Разговор с ним подтвердил ее мысли и сомнения на его счет. Он произошел едва ли не на следующий день. Аугусто сам ее нашел: почувствовал духовное родство с ней и захотел излить душу. Они пришли в одно время к донье Бланке: Рене - обедать, он повидаться с Нинель. За стол он никогда с ними не садился, хотя его всякий раз звали: тоже был горд, как нищий потомок грандов, - это сословное сходство больше всего и раздражало Хорхе: будто Аугусто надевал чужой мундир или не положенные ему знаки отличия. В тот день обед запаздывал: донья Бланка, чувствуя себя виноватой перед Мартой за то, что была накануне с ней неприветлива, отправилась на дальний рынок за необходимыми ей для какого-то необыкновенного обеда продуктами, Нинель, знавшая об этом, задерживалась, и они могли говорить, никого не стесняясь.