История моей матери - Семен Бронин

Рене вспомнила молодость:

- И что он сказал тебе наутро?

Нинель снова стыдливо улыбнулась, но стыдливость эта была для нее приятного свойства.

- Сказал, что зря потеряли столько времени. Надо было пять лет назад этим заняться.

- Ты тоже так считаешь?

- Я еще ничего не считаю,- благоразумно отвечала та.- Не могу никак привыкнуть.

- К чему?

- К новому положению... Жаль нет его здесь.

- Его только не хватало. Он и Томмази сцепились бы на первом повороте... Брат не против вашего отъезда?

- Нет. Я удивилась даже. Может, говорит, оно и к лучшему. Родство с Америкой стоит теперь приличного происхождения.

- Видишь, какой он у тебя современный... И тебе теперь важней всего не попасть ни в какую передрягу?

- Ну да... Хотя, казалось бы,- рассудила она,- если я такая плохая, значит тем более меня надо поскорее отсюда выставить?

Рене была знакома эта ошибка логики.

- Жди. Так все нормальные люди считают, кроме пограничников и таможенников. Эти не выпускают из своих рук ничего сомнительного. Считают, что надо задерживать и наказывать... Что там происходит?..

Рене чутко прислушивалась к тому, что делалось вокруг нее: это было у нее теперь в привычках. В коридоре возле их двери ходил взад-вперед разгоряченный Томмази и, не умея петь серенад, напоминал девушкам о своем существовании длинной политической речью, которую вдалбливал шоферу их легковички: водители грузовиков давно направились гурьбой в таверну, а он как существо высшего порядка задержался со своими пассажирами. Томмази говорил о положении дел в Европе и о неизбежности победы фашизма во всем мире. Через стенку было слышно, как страдает и мучается его слушатель. Между тем Томмази напрягал голос не столько для него, сколько для девушек, сидевших в номере: говорил, обращаясь в тонкую дверь, и она вибрировала под взрывными звуками его агитаторского баса, неизвестно как возникавшего в его птичьем зобе:

- Сейчас мы задавим их в Испании. Русские ввели туда свои части, но, во-первых, мы покажем им, как надо воевать, во-вторых, Сталин спит и видит, как договориться с Гитлером. Нам с ним на одной планете не жить, но приласкать и одурачить его можно: надо только пообещать раздел мира на зоны влияния.- Бедный шофер рвался душой в таверну: там было хорошее красное вино из местных виноградников, продаваемое из-под полы и потому дешевое. Чем раньше бы он туда пошел, тем больше мог бы себе позволить: наутро ведь надо было встать с чистой головою, а этот проклятый итальянец словно нарочно его задерживал.- Я не должен тебе говорить этого, но все уже готово для бомбардировки Мадрида и для его захвата штурмом - операция готовится с прямым участием германских военных.

Рене насторожилась: нужно было решать, достаточно ли основательны эти разговоры или это болтовня, рассчитанная на то, чтоб произвести на девушек впечатление. "Хотя,- подумала она с сожалением,- у меня все равно нет с собой рации". Оставалось копить информацию впрок для последующей отправки по рации. Передача эта, как она понимала, должна была затянуться далеко за полночь...

- Что ты слушаешь? - спросила Нинель, удивленная тем, что Рене замолкла и следит за разговором за стенкой.

- Это он так за мной ухаживает.- Рене так объяснила свое любопытство.-Мужчины думают, раз они побеждают, женщины должны валяться у их ног. Психология победителя... Не знаю, что еще придет ему в голову...

Действительно, Томмази не выдержал, прервал монолог и постучался к ним. Шофер улучил момент и сбежал от него к товарищам. Томмази просунул в дверной просвет свой цыплячий профиль и проворковал со всей доступной ему нежностью:

- Не хотите к нам присоединиться? У нас тут небольшой семинар по военно-политическому положению в Европе.

- Мы устали с дороги.- Рене хотелось вытянуть из него сведения о планах Франко и Гитлера, но даже любопытство разведчика имеет свои пределы.

- Можно отдохнуть и в таверне.- Томмази улыбнулся широко и зазывающе оказалось еще, что у него не хватает нескольких зубов сбоку и спереди. Он увидел, что девушки смотрят ему в рот.- Времени нет вставить. Сделаю в Мадриде - там, говорят, хорошие стоматологи. И денег не возьмут со страху. Пойдемте отметим. Как-никак, переехали границу - есть повод выпить. А потом еще как-нибудь развлечемся. Приходите, Марта. Нинель я бы тоже позвал, но с ней хлопот не оберешься: брат строгий,- и засмеялся на весь этаж.- Несите денег побольше. А то у меня только и есть - что ваши колесные. А их еще беречь надо: вдруг вправду понадобятся. Хотя здесь свои - поставят при необходимости,- и прикрыл дверь, уверенный в том, что девушки немедля примчатся к нему после столь убедительных доводов.

- Ну и нахал! - сказала Нинель.

- Редкий,- согласилась Рене.- Не идем в таверну?

- Да ты что?! После такого приглашения?! - и глянула с удивлением: как можно было в этом сомневаться?..

В трактир они не пошли. Томмази просидел битый час в одиночестве: никто из членов делегации к нему не подсаживался - подходили, чтобы спросить о планах на следующий день и времени утренних сборов, и отходили, не успевая дослушать того, что он собирался им поведать. На своих он не обижался, но затаил зло на Марту, испортившую ему вечер.

- Эти американцы слишком много о себе мнят,- сказал он себе, за неимением другого слушателя: перевел конфликт из личного в географический расплатился за графин вина деньгами Рене, но не смягчился и после этого.-Канада, видите ли. Ничего, и до вас доберемся. У нас там тоже есть крепкие парни...- Он пошел к хозяину гостиницы: договариваться о более доступных ему услугах, но с полдороги вернулся: подумал, что немецкие фашисты, в отличие от итальянских, смотрят косо на платную любовь, что руководитель делегации должен быть здесь под особым надзором и невинные шалости могут выйти ему боком,- вынужден был, иными словами, повернуть назад и разозлился из-за этого еще больше...

Утром поехали дальше. Пассажиры поменялись местами. Хорхе по просьбе сестры сел сзади, между ней и фашистом, Рене как хозяйка машины, нанявшая ее, села на почетное переднее место. Собственно, его предложили вначале Томмази: это тоже бы всех устроило, но вождь не лез вперед: боялся засад республиканцев, которые, как показал опыт войны, стреляли прежде всего по сидящим спереди. Он был не в пример вчерашнему мрачен и неприветлив и вел себя так не только с Рене, но и с Нинель, которая в какой-то мере разделяла ответственность за поведение своей подруги; лишь Хорхе удостаивался от него коротких, как телеграммы, распоряжений и более пространных и злобных инсинуаций.

Рене сидела рядом с водителем и смотрела на дорогу, на выжженные солнцем просторы Испании,- но ее, как всегда и везде, больше интересовали не пейзажи, а люди, их населяющие. Начиная с приграничного Бадахоса, где остановились, чтоб запастись бензином, она увидела испанцев вблизи - такими, какими они были на самом деле, а не в описании сторонников и противников Франко. Мужчины были сумрачны и скрытны, отвечали односложно и нехотя, не желая тратиться на разговоры. Томмази называл их всех тайными республиканцами и при любом шуме забивался в угол заднего сиденья, не поднимая головы выше окна машины и даже просовывая ее между коленями,- как паук, прячущий туловище между тонкими ножками. Но на самом деле это были, конечно, не республиканцы, а простые крестьяне, обеспокоенные судьбой урожая. Рене на ее беглом, хоть и бедном, испанском успела расспросить их все, не таясь и не прячась, жаловались, что прошло время продаж и началась пора реквизиций, что вместо денег дают бумажки с армейскими печатями. У некоторых были сыновья в армии, они могли быть в лагере противника, но это не сказывалось на взаимоотношениях родителей: те смотрели на происходящее как на роковое и неотвратимое бедствие - одно из тех, от которого не убережешься и которое, к несчастью, может кончиться трагедией,- как драка молодежи за оградой селения. Может быть, здесь и были тайные красные, но колонна ехала по зоне, занятой франкистами, грузовики были обвешаны фашистскими лозунгами, и коммунисты прятались, а не выходили на улицы. Впрочем, Рене, у которой еще с Франции был наметан глаз на своего брата и она распознавала его на расстоянии, никого из своих здесь не увидела: может быть, испанские товарищи выглядели иначе, чем их французские единомышленники.

В Севилье, бывшей местом их назначения, они угодили на съезд Фаланги (партии Франко) или какую-то из ее конференций. Город, с его смесью арабской и европейской архитектуры, с кружевными, словно вышитыми, стенами и арчатыми переходами, с одним из самых высоких и красивых соборов в мире, где покоится прах Христофора Колумба, был в это время столицей франкистского режима и кишел народом. Все были уверены в том, что генералиссимус если еще не победил, то имеет верные шансы на это в ближайшем будущем,- все поэтому спешили поздравить его от себя и от представляемых ими партий. Колонна из Лиссабона была из того же числа, но, в отличие от других, привезла с собой еще и скромный, но дорогой подарок, собранный бедным португальским студенчеством,- поэтому она была на виду и в почете. Им была посвящена отдельная программа: они встречались с генералами, разукрашенными, как новогодние елки, орденами и мундирной мишурою, их возили по местным достопримечательностям, и всем, и Рене в том числе, выдали удостоверения о почетном членстве в Фаланге. Рене и Нинель отличали в особенности: других девушек в делегации не было, обе были привлекательны, а испанцы, независимо от партийной принадлежности,- большие ценители женской красоты и предпочитают ее, возможно, всем прочим человеческим достоинствам. Вечером члены делегации были гостями съезда, но если остальные, включая Томмази, сидели в партере (правда, в первых его рядах), то Рене и Нинель - в ложе, отведенной для особо важных персон, рядом с самим Франко: их разделяли с ним лишь тонкая переборка и охрана, вся как на подбор рослая и неприветливая. Рене поглядывала сверху на Томмази, который исходил внизу желчью и завистью и, хотя глядел все время на Франко, видел одних девушек: генерал и от него был скрыт спинами телохранителей. Рене смотрела в зал и, к удивлению своему, не находила в нем и фашистов тоже: на них она тоже успела насмотреться. В зале сидела не партия, а сословная и профессиональная армия: спесивая, надутая, ограниченная и закоснелая в кастовых предрассудках, что не мешало каждому из них быть при необходимости еще и прожженным политиканом: судя по тому, как менялись и оживлялись их лица, когда они выпрашивали что-нибудь у высших чинов, которые в это время надувались еще больше, смотрели в сторону и цедили слова со скоростью капель неисправного водопроводного крана,- в то время как их собеседник низкопоклонствовал и унижался. Сам Франко был толстый невысокий молчаливый человек, застегнутый на все пуговицы в прямом и переносном смысле: он никак не мог придти в себя от неожиданного успеха своего предприятия, начатого по наводке Гитлера и его главного военного разведчика Канариса: потрясение от благоприятного исхода дела бывает не менее головокружительно, чем от неожиданного поражения. Странное дело: в провинции Рене не видела коммунистов, в сердце франкистской Испании фашистов, но война шла нешуточная и жестокость обеих сторон не знала милостей - это признавали и этим даже гордились сами выступающие. Ни фашистов, ни коммунистов не было, а драка была убийственная.