Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Демонстранты пели, выкрикивали лозунги, их боевое настроение поднималось. Колонна уже дошла до Блумсбери, оставалось пройти половину пути или еще меньше, как вдруг на передних налетела полиция. Послышались крики, над головами замелькали полицейские дубинки, возникла сумятица. Рабочие сопротивлялись, часть из них бросилась врассыпную.

— Где Моррис? — спросил, глядя поверх голов, Шоу. — Не схватили б его.

Вильяма не было, он и все, кто шел рядом, исчезли.

— Что же делать? — сокрушалась Анни. — Надо пробиваться на Трафальгарскую площадь.

— Прежде всего необходимо выбраться отсюда, — ответил Шоу. — Анни, мистер Степняк, сворачивайте во двор. Дворами пробирайтесь к центру.

Какой-то рабочий подбежал к Шоу, что-то кричал, размахивал руками, однако ни Сергей, ни его спутница ничего из-за шума и криков не слышали. Они свернули во двор, вышли на другую улицу.

— Как же так? — с удивлением, будто сама себя, спрашивала Анни. — Неужели и в других местах разогнали?

— Наверное, миссис Анни, — сказал Степняк. — Власть в таких случаях не шутит. — Ему было горько, до ярости обидно, однако помочь им он ничем не мог. Он иностранец, эмигрант, человек, который только по чьей-то любезности ходит по этой земле. — Такое случалось и у нас, миссис Безант. — Ему вспомнилась первая рабочая демонстрация в Петербурге, возле Казанского собора, Плеханов, который тогда выступал, красное знамя с огромной надписью «Земля и воля».

До Трафальгарской площади они так и не дошли. Чем ближе к ней, тем больше встречалось полицейских, конных и пеших. Кое-где улицы были перегорожены, движение остановлено, а дальше за серыми стенами строений с кружившим над ними вороньем слышались приглушенные крики, какие-то непонятные, мгновенные всплески. Чувство встревоженности охватило Степняка — там стреляют! Он сразу уловил эти звуки. В них стреляют!.. Сергей Михайлович взглянул на женщину, шедшую рядом. Она не знает, она еще ничего не знает... Там стреляют, там, возможно, льется кровь... А она ничего не знает...

Анни остановилась, на лице у нее застыла тревога. Женщина напрягла слух, большими глазами взглянула на Степняка.

— Вы слышите, мистер Степняк? Похоже, будто там стреляют. Вы слышите?

Степняк кивнул.

— Это правда? В них стреляют?.. Там наши лучшие люди. Там Бернс, Эвелинги...

Дальше идти было некуда. Навстречу им бежали люди. К месту столкновения торопились новые отряды полиции.

— Идемте назад, миссис Анни, — сказал Сергей Михайлович.

— Куда?

— Не знаю. Пойдемте ко. мне.

— Нет, нет! — запротестовала женщина. — Я должна узнать, должна кого-нибудь увидеть.

— Кого вы сейчас можете увидеть?

— Все равно... Вы идите, мистер Степняк, вам, эмигранту, здесь нельзя оставаться, нельзя впутываться в эту демонстрацию.

— Поздно теперь об этом думать, миссис Безант. Я без вас не уйду.

Был полдень, над Темзой, заползая в прибрежные улицы, поплыл густой, длинный шлейф сероватой мороси. Холодало.

— Миссис Анни, надо пробираться к дому, — сказал Степняк, — ничего мы здесь не дождемся.

Безант промолчала. Сергей Михайлович остановил кэб, помог ей сесть.

Вечером собрались в домике Морриса в «Хаммерсмите». Не было Бернса и Элеоноры. Тусси, сообщил Эвелинг, пошла к Энгельсу, ему стало хуже.

— Жаль Джона, — проговорил Моррис.

— Он мог бы выскользнуть из кольца полиции, — добавил Шоу, — так знамя. Джон ни на минуту не склонил знамени. Я слышал, как кричали: «Вон он, со знаменем!»

— На площади кроме полиции было полно зевак, — сказал Моррис, — они и кричали.

— Этого зверства, этого безумства прощать нельзя! — с возмущением говорила Безант.

— Что вы предлагаете, миссис? — спросил Эвелинг.

— На следующей неделе провести новую, более мощную демонстрацию, — не задумываясь ответила Анни.

Эвелинг ничего не сказал.

Никто не осмеливался ни поддержать женщину, ни возразить ей.

— Новая демонстрация, миссис Безант, если она состоится, может кончиться еще большей кровью, — глухо отозвался Шоу.

— Значит, по-вашему, надо сидеть сложа руки? — не унималась Безант.

— Никто этого не говорит, — продолжал Шоу. — Но мы должны осознавать то, что делаем, к чему призываем людей.

«Сколько об этом говорится! — думал Степняк. — Каждый народ проходит эту непременную стадию».

— Демонстрации, — продолжал Шоу, — как мы сегодня убедились, приносят только жертвы. Правительство располагает достаточными силами и средствами, чтобы подавить любую демонстрацию. И средства эти, имейте в виду, год от года совершенствуются. Это уже не старомодные мушкеты, а пулеметы, изрыгающие двести пятьдесят пуль в минуту. Двести пятьдесят, господа.

Это был печальный разговор. «Кровавое воскресенье», как его уже нарекли, заставило всех продумать пережитое. Всех, даже его, Степняка. Он хотя и не принимал непосредственного участия в событиях, но не мог быть равнодушным к судьбе народа, земля которого стала его прибежищем.

XV

Степняк — Эдуарду Пизу:

«Дорогой Пиз!

Большое вам спасибо. Ваш чек прибыл как раз вовремя. Вести от Плеханова хорошие: он в Давосе и поправляется.

Плеханов пылкий социал-демократ, и он страстно желает приехать в Лондон и засвидетельствовать свое почтение Энгельсу (сотруднику Маркса), а также дочери Маркса и его зятю, о котором он нас много раз спрашивал. Очень хотелось бы, чтобы он поправился и мог приехать сюда на некоторое время. Ему было бы очень интересно, и он получил бы массу новых ярких впечатлений. Если это будет осуществимо, я вам сообщу. После профессора Драгоматова Плеханов самый интересный человек среди эмигрантов, и мне хотелось бы, чтобы вы с ним познакомились...

Моя книга скоро выйдет в свет. Я читаю последнюю корректуру. Вы не беспокойтесь и не следите за объявлениями в газетах, я пошлю вам один из первых экземпляров. Зонненш[айн] очень оптимистичен насчет книги, и я тоже. Будем надеяться, она нас не разочарует.

Искренне ваш С. Степняк

Г-жа Степняк живет хорошо, и так же вся наша русская колония. Чайковский весьма успевает со своими уроками, Кропоткин читает лекции в Харроу о тюрьмах...»

Книга, о которой говорил Степняк, извещая своего друга о скором