Тунисские напевы - Егор Уланов

Вёдра нагретой воды были предусмотрительно принесены, и даже бассейн, маленький и угловатый, похожий на выбитый в полу ушат, был полон до краёв. Кирго сказал ей раздеваться, а сам ушёл за одеждой, специально сшитой и приготовленной для неё.

Вот он вернулся с особыми атласными шелками, оставил их возле входа и взошёл. Вечер был отчего-то прохладный, так что в ваннах ему показалось очень жарко. Обнажённая Гайдэ сидела в бассейне; от воды, на поверхности которой плавали розовые лепестки мальвы, шёл пар. Она медленно игралась с лепестками пальцами, и лицо её было напряжено. Кирго подошёл, достал тёмные склянки с шампунями, посмотрел на неё вопросительно, она кивнула, и евнух принялся мыть её волосы. Нежные его прикосновения не смутили Гайдэ, хоть и показались ей несколько неожиданными. Он делал всё с необычайным искусством: массировал волосы сначала пеной, потом маслами, потом смывал водой и повторял уже с другими настойками.

– Я рада, что это ты, – неожиданно произнесла Гайдэ – с тобой мне не страшно.

На ее черных ресницах заблестели толи слезинки, толи капли воды, упавшие с локонов.

Кирго указал на лавку, дева встала из бассейна, прошла и села. В неясном свете свечей её тело выглядело ещё свежее. Кирго взял склянку с маслом мальвы, наклонился к Гайдэ и начал натирать её. Дева чуть склонила голову. Евнух скользил рукой меж лопаток и по позвоночнику, равномерно распределяя масло. Его пальцы дрожали, он тщетно пытался скрыть дрожь. Но Гайдэ ничего не замечала. Она была погружена в странную задумчивость.

«О чём она думала?» – Спросите вы меня. «О свободе» – Отвечу я.

Всё это продолжалось ещё бог знает сколько. Эти маски, благовонья, эфир, вода. И сам Кирго, привыкший к подобным трудам, утомился необычайно. Хотя, быть может, ему теперь они стоили двойных усилий.

Гайдэ сама не заметила, как оказалась в атласных шелках, полностью готовой к ночи любви. Кирго стоял перед ней и не мог… «отвести взгляда» хотелось бы сказать, если б я только не знал, что это восклицание уже тысячу раз произносилось во всех русских романах. Девушка очнулась, оглянулась, спохватилась, потупилась и скользнула мимо евнуха дальше по коридору. Кирго тотчас вышел вслед, но она уже облачилась в чадру и вбежала в прихожую. Там ожидали её Ракыб и Малей, которые должны был сопроводить её до дома господина, стоявшего выше по улице.

–Готова? – спросил Ракыб.

–Да, – отвечал Кирго полушёпотом.

Все трое вышли наружу. Он остался недвижим, смотря им вслед.

8

За дверью послышались тихие шаги, похожие на звуки пианино. Гайдэ взошла из тьмы в полуосвещенное помещение. По бокам от дверей висели красные шторы, обшитые золотым узором, изображающим листья. В углу стояла одна большая кровать для утех, рядом с ней вторая маленькая. Сеид уже сидел на кровати и глаза его впервые за долгое время светились сладострастным отблеском. Гайдэ не обратила внимания на окружающую роскошь и, полусогнувшись, подошла к дивану рядом с ложе. Наложницам нельзя было ходить прямо в покоях господина, что ей было уж очень неприятно.

Итак, Гайдэ поприветствовала господина, как учили; в руках девушка держала струнный уд; она мягко присела и начала играть. Сандаловый корпус инструмента скользил по шёлковому одеянию и норовил упасть. Руки не слушались, и звуки струн были глухие и дрожащие, как биение страдающего сердца. Она часто сбивалась, ставила пальцы не на тот лад и внутренне сетовала на себя. Наконец пытка для слуха закончилась. Гайдэ было совестно, она резко подняла глаза полные толи стыда, толи гордости и увидела Сеида, умильно улыбающегося ей.

Господин, казалось, и не слышал ничего. Вся его душа была в глазах. Неловкость Гайдэ, трепет её движений, испуг голоса, придавали ей ещё больше прелести. Он пригласил её на ложе и зажёг специальную масляную лампу, какая использовалась ещё римлянами для того, чтобы гарантировать мужу, что он доставляет жене удовольствие. Доказательством этого служил свет лампы, и муж продолжал пока она не погаснет. Сама лампа представляла из себя нечто вроде глиняного кубка с узором возлежащих в амурной близости мужчины и женщины. Сеид зажигал её лишь для жён, но, увидев Гайде, не мог поступить иначе.

Дева робко ступила вперёд.

В это время Кирго ворочался в своей постели. Странные, неизъяснимые мысли висели в воздухе с запахом благовоний, ложились ему на лицо тенями, отброшенными от огня; эти мысли были вне его головы, но рядом с нею, и казалось, готовились ворваться в неё. Постепенно размышления становились яснее. Вот уже он ясно видел в себе благодарность к Сеиду за его покровительство, за доброту, которую господин не обязан был проявлять; евнух видел в господине уже чуть ли ни отца; благодарность переходила в уважение и венчалась верностью. Но вдруг Кирго начинал думать о Гайдэ и Сеид становился ему неприятен. Будто яд разливался по всему его составу.

И Кирго теперь думал о своей новой подруге. Кто она? Кто она для него? И почему мысли о ней сделались для него единственной отрадой? Почему, когда он представляет её на ложе с господином: их ласки, шелест простыней и вздохи страсти… почему гнев клокочет внутри и кулак сжимается для удара?

Кирго теперь и любил, и ненавидел Сеида, как могут только родные сыновья. Что-то в этом духе описывал Фрейд, но комплекс кастрации будет тут не уместен.

А Гайдэ, эта Гайдэ… была как луч солнца, увиденный человеком, всю жизнь прожившим в тёмной пещере. И очерствелая душа, утратившая всё, не способная ни на счастье, ни на мечты, воскресла. Кирго вдруг ясно понял, что он испытывал сейчас.

И на глазах у него блеснула слеза: быть может, первая слеза с тех самых пор, как он был мальчиком. Слеза такая, каких можно проронить лишь несколько за всю жизнь, истощающая душу, отнимающая несколько лет жизни – слеза отчаяния.

Лампа догорела. Наложница поднялась с ложе и сразу ушла. Запах её тела ещё висел в воздухе. Сеид долго не смыкал глаз.

9

На следующее утро в покои Гайдэ были принесены украшения, как дар господина за ночь любви. Серьги довольно грубой работы, но искупающие этот недостаток большим количеством золота и огромными камнями; они были лучше всех украшений в гареме. И когда Гайдэ утром вышла в них, все тут же поняли, что у господина новая любимица. И с тех пор чаще всего на ложе к Сеиду вызывали именно её. Девы стали завидовать. Больше всех в этом преуспела Жария. Она делала это со злобой, из-за угла, тайно и напоказ; сознавая при том, что предпочтение, отданное сопернице, скоро пройдёт, вызванное скорее новизной, а не превосходством. Иными словами, завидовала не всерьёз, но со всей серьезностью, как умеют только