Тунисские напевы - Егор Уланов

– Чего тебе в ней? – Проскрипела Милима, ожидая молчание или короткий неискренний ответ. Но Кирго повернулся и медленно заговорил, делая большие паузы, то ли для того, чтобы набрать воздуха, то ли для того, чтобы обдумать.

– Мне с ней интересно… будто она понимает во мне то, чего я сам не разберу. Она печалится, я хочу её утешить, а потом вижу, что и сам над тем же бьюсь.

– Чего бьешься? Чего печалишься? Ты человек уже знатный, всё у тебя есть.

– А всё же что-то не так.

– Я тебя не понимаю.

В своём сердце Милима смутно чувствовала какое-то волнение, будто нечто надвигалось. Но старое сердце быстро теряет ощущения; через секунду старушка забыла, о чём думала. Она подошла к Кирго, потрепала его по плечу, пожелала спокойной ночи и ушла спать. А наш герой отправился во двор; долго ходил он в темноте среди факелов, долго всматривался в каштановую темень, освященную мерцающим живым пламенем. Долго не хотел уходить. Но всё же прилёг у себя в коморке и быстро уснул.

Странный ему привиделся сон. Он видел детство, дом и улыбку матери; видел, как несущийся вихорь картин, идущих одна за другой. И вот он вылетел из вихря и оказался уже в плену, в чужой стране. Теперь он видит себя мальчиком, которого строго наказывают за непослушание, а потом продают. Вот уже тёмная комната, холодный пол, чей-то оценивающий взгляд; перед ним стоит сморщенный лекарь. Кирго не боится, он знает, что будет дальше.

Ужасная операция ослабила его силы и на несколько недель оставила его в полном расслаблении. Мальчик лежал в тесной коморке, и только кухарка Милима приходила иногда проведать его. Страдания тела имеют странное влияние на нашу душу и характер, следствия кои часто противоположны, и предсказать которых никак нельзя. И Кирго выучился мечтать. Он словно опытный змеелов приручил своё воображение. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Сначала он мечтал о возвращении домой, о встрече с родными; потом его поглотили любые мечты о свободе.

И мальчик выздоровел. Встав на ноги, он часто покидал гарем и убегал к морю на пустынный пляж. Потом, когда его там нашли и наказали, он стал убегать в крепость Рибат, которая стояла поодаль от великой мечети Сусса. Кирго смутно видел, будто не своими глазами, как мальчик пробирается в крепость через дыру в толстой жёлтой стене. Видел, как мальчик выбегает на неправильную трапецию внутреннего двора. Всюду виднеются помещения для мурабитунов – монахов-воинов, раньше охранявших крепость, которых уже давно нет.

Мальчик из сна поднимался по каменным лестницам на десятиметровые стены, украшенные бойницами, проходил по площадке над воротами, залезал на выступ рядом с высокой башней и сидел там на самом краю. Так его не было видно снизу, а выше этих стен была только башня, под которой сидел мальчик. Весь город, который с каждой из сторон окружен коричневой стеной, будто старел и менялся во сне. Дома двухэтажные белые и серые покрывают землю, как узоры кроют ковёр. На севере за стеной порт, а далее нежно синее море. На воде покачиваются шлюпки. С севера на юг возвышенность и город, словно вырастает к горизонту. Там, где оканчиваются стены и начинается пустыня, в самой высокой точке на местности, виднеются маленькие домишки, похожие на сакли. И Кирго смотрит на всё это сквозь вечный туман времени. А рядом с ним сидит мальчик с грустными голубыми глазами. Он воображает себя персидским разбойником из сказки Милимы, среди зелёных джунглей, в шуме битвы; видит себя грозным мирабитуном в этой самой крепости или благородным рыцарем, вернувшимся в родной дом. И солнце золотит круглые купола крепости. И мальчик мечтает. Он ещё умеет это. Скоро рабская жизнь сделается ему привычна, и он будет равнодушно ходить мимо крепости каждый день.

Кирго проснулся и сам испугался громкого биения сердца своего, как пугаются сонные жители города при звуке ночного набата.

7

Прошло десять дней, как Гайдэ была в гареме. Её по-прежнему готовили к встрече с господином. Каждый день проходили занятия музыкой, танцами и стихами. Асира была требовательным и строгим учителем, а Гайдэ не очень способной ученицей. Арабские стихи ей не нравились. Струнный уд со своим коротким грифом и округлой формой неловко лежал у неё в руках.

В комнате старших наложниц висели новые часы, неизменно отчитывающие долгие мгновения занятий. Часто Гайдэ с горестным чувством рассматривала их жёлтый циферблат с коричневыми римскими цифрами. Не редко маятник усыплял деву, во время заучивания странных песен. А меж тем орёл, чудно вырезанный на вершине часов, более всего вызывал внимание девушки. Он казался свободным. Висевший над циферблатом, над деревянными горшками и колоннами, отточенными несколько хуже, чем гордая птица, орёл будто был выше самого времени.

Произошло ещё несколько изменений, которые мужчинам показались бы неважными, но женщины весьма расстроились бы, не узнав их. Волосы Гайдэ подстригли, теперь они были чуть ниже плеч.

– Экая цыганская манера, – приговаривала Асира, расплетая две длинные косы, – негоже будет так появиться пред господином.

Новая стрижка пошла на пользу Гайдэ. Распущенные волосы струились в кажущемся беспорядке. Локоны у самого лица иногда падали на ланиты, подчёркивая бледность кожи, которая появилась, когда сошёл загар, ибо на улицу наложницы не выходили.

Что же до Кирго, то они с ним ещё больше сблизились, каждый вечер болтали, когда в сопровождении Гайнияр и Мусифы, но чаще без них. Обо всём на свете, кажется, они уже поговорили; да и юноша стал смелее: больше шутил, улыбался, и даже иногда подтрунивал над Гайдэ. И всё же он до сих пор не понимал своих чувств. Душа, обитавшая в его искалеченном теле, была столь же искалечена. Хотя вы можете решить, что недуг его не столь печален, всё же нельзя не сознавать важность для мужчины того, что делает его собственно мужчиной.

Однажды вечером они особенно развеселились, будто был какой-то праздник. Они сидели в её покоях и по какой-то причине были одни. Кирго заливался смехом, а Гайдэ со словами: «ах так», ударила его большой бархатной подушкой. Тот, недолго думая, отвечал ей. И они долго бесились, пока оба не устали, не задохнулись от смеха и не упали друг на друга. Когда Гайдэ неожиданно повалилась на Кирго, дыхание у него перехватило. Я не знаю талии более сладострастной и гибкой. Ее свежее дыхание касалось его лица; иногда локон, отделившийся от своих товарищей, скользил по горящей щеке юноши. Гайде прижала Кирго к своей груди и звонко засмеялась. Грудь пахла ни шелком, который